армии, Флота и других воинских формирований.
В дополнение к сказанному следует отметить, что на практике сотрудники особых отделов ВЧК — ОГПУ возбуждали уголовные дела и вели предварительное следствие не только по контрреволюционным, но и по отдельным воинским, хозяйственным и преступлениям против порядка управления.
Результаты анализа протоколов судебных заседаний Коллегии ОГПУ показывают, что Особый отдел Центра и особые отделы военных округов представляли на рассмотрение дела о хищениях военного и государственного имущества, оружия и боеприпасов, а также о взяточничестве, шантаже, дезертирстве, халатности и т. д.[291]
По количеству возбуждаемых уголовных дел особые отделы были далеко не на первом месте среди других подразделений. В определенной степени это можно объяснить относительно благоприятным морально-политическим климатом в войсках, применением положений дисциплинарного и иных уставов, регламентирующих поведение военнослужащих. Вот данные за 1927 г., не самый благополучный для Красной армии и Флота, да и всей страны, стоявшей перед лицом вполне реальной внешней агрессии. Через особые отделы (как центральный, так и 11 окружных) прошло в общей сложности 578 уголовных дел, т. е. меньше, чем по одному на каждый особый отдел. Согласно статистике Военной прокуратуры, из всех расследованных дел 112 (20 %) направлены для рассмотрения в военные трибуналы, 128 (22 %) переданы в соответствующие гражданские органы для продолжения следственных действий, 186 (31 %) прошли во внесудебном порядке и 159 (27 %) были прекращены за недоказанностью обвинения либо отсутствием состава преступления[292].
Военные прокуроры отметили при этом, что около половины дел были приняты особыми отделами к производству без достаточных к этому оснований, кроме того, стала проявляться тенденция к рассмотрению все большего количества дел во внесудебном порядке, затягиванию сроков следствия и к содержанию подследственных под стражей.
Вообще, по поводу правоприменительной практики особые и иные отделы ВЧК — ОГПУ, возбуждавшие уголовные дела на военнослужащих, вступали порой в конфликтное взаимодействие с военной прокуратурой и трибуналом.
Положение о ревтрибуналах, утвержденное еще в ходе Гражданской войны (4 мая 1920 г.), предусматривало их права по надзору за следственными действиями органов ВЧК[293]. Однако в боевой обстановке сотрудники трибуналов далеко не всегда могли реализовать свое право, что приводило к большему числу конфликтов, которые улаживались вышестоящими инстанциями. При этом заметим, что в тот период отсутствовали еще Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы. Руководствовались и трибунальцы, и особисты «революционным правосознанием», которое подсказывало им порой взаимоисключающие решения.
Оценивая в 1927 г. правотворчество первых лет существования Советской власти, известный тогда юрист А. Трайнин писал: «Революционное правосознание — вот критерий революционной целесообразности, вот новый и единственный источник правотворчества, господствующий над всеми законами, упраздняющий самый принцип законности»[294].
Такого же мнения придерживались и другие правоведы, а также руководители наркомата юстиции и судебной системы.
Первые Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы были приняты только в конце мая 1922 г. В эти же дни увидело свет и Положение о прокурорском надзоре, которым предусматривалось и учреждение военной прокуратуры. Военные прокуроры функционировали при реввоентрибуналах и непосредственно подчинялись помощнику прокурора РСФСР[295].
Согласно Положению о прокурорском надзоре, военной прокуратуре вменялось в обязанность наблюдение за деятельностью следователей и органов дознания, в том числе входивших в структуру ГПУ — ОГПУ.
Авторы книги «Палачи и жертвы» В. Бобренев и В. Рязанцев (бывшие прокурорские работники) отмечали, что «особисты нередко рассматривали прокурорский надзор как мешающую делу формальность, ненужное звено в охране государственных интересов»[296].
Отсюда, мол, и законные требования прокуроров встречали сопротивление со стороны чекистов.
Вероятно, такие факты имели место на уровне исполнителей, однако говорить об игнорировании особыми отделами указаний военной прокуратуры как о массовом явлении нет оснований. Утверждения, сформулированные в процитированной книге и некоторых других изданиях публицистического и научно- популярного характера, продиктованы скорее стремлением всю вину за репрессии 20-30-х годов возложить лишь на органы госбезопасности, при этом совершенно неуместно выгораживаются прокурорские, трибунальские и партийно-политические аппараты в войсках. К нашему сожалению, этим погрешил и бывший Главный военный прокурор, заместитель Генерального прокурора РФ А. Савенков — автор юбилейного труда «Военная прокуратура. История и судьбы»[297].
Однако он не смог обойти таких существенных фактов, как, например, обязательное участие начальников особых отделов ОГПУ в регулярно проводимых совещаниях по борьбе с преступностью в войсках под председательством военных прокуроров[298]. Фактически признал автор и то, что необъективная критика деятельности особых отделов, реакция их сотрудников на прокурорские требования явились основанием для решения вышестоящих инстанций об освобождении от занимаемой должности в ноябре 1925 г. помощника прокурора Верховного суда СССР по военной коллегии и военной прокуратуре Н. Кузьмина[299].
Другое дело, что деятельность ГПУ — ОГПУ регламентировалась рядом закрытых нормативных актов, а также секретными решениями Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Но это не вина, а беда органов госбезопасности. Секретность всегда окутывала их многогранную работу. Это, безусловно, накладывало отпечаток на область дознания и следствия.
В связи с констатацией данного явления будет уместным привести фрагмент телеграммы заместителя председателя ОГПУ В. Менжинского председателю ГПУ Украины В. Балицкому от июня 1925 г. «Категорически запрещаю, — говорилось в телеграмме, — предоставлять прокурору данные по каким бы то ни было делам по всем отделам ГПУ… Это запрещение касается всех стадий дела, как то: дознание, следствие или разбирательство. Представление агентурных данных прокурору незаконно и чрезвычайно вредно для нашей работы. Этот пункт в корне нарушает законные и установленные взаимоотношения во всесоюзном масштабе. Такое требование не выставлялось даже Всесоюзным съездом юристов»[300].
Категорическим противником ознакомления прокуроров с агентурными материалами был и Ф. Дзержинский. Он отстаивал свои взгляды на этот вопрос даже в Политбюро ЦК РКП(б), указывая в одном из документов, что иначе «пришлось бы хранителей законности сделать участниками агентурных разработок, которые не прекращаются и во время ведения дел (следственных —
Такое отношение руководящих сотрудников органов госбезопасности к прокурорскому надзору в указанном выше вопросе абсолютно не предполагало сворачивания взаимодействия, тем более что в его основе лежали соответствующие решения высших партийно-государственных структур. Речь идет о таких документах, как Постановление ВЦИК от 16 октября 1922 г., объявлявшее губернским, военным и военно- транспортным прокурорам инструкцию по наблюдению за органами ГПУ. Оно имело гриф «Совершенно секретно», поскольку основывалось на Постановлении о ГПУ с таким же грифом.
В документе отмечалось, что функции прокурорского надзора по наблюдению за следствием и дознанием по делам политическим и по обвинению в шпионаже ограничиваются наблюдением за точным соблюдением органами ГПУ правил ареста и содержания под стражей. По всем другим делам надзор прокуратуры проводится в полном объеме. Аппараты ГПУ могли не сообщать прокуратуре о возбуждении уголовных дел в течение двух недель. В пункте 1 Постановления указывалось, что не все сотрудники прокуратуры могут участвовать в наблюдении за ходом дознания и следствия в органах ГПУ, а только специально назначаемый помощник прокурора Республики, а на местах — специальные помощники прокуроров со стажем не менее 3 лет политической работы[302].
При слушании дел о политических преступлениях и шпионаже в состав суда подлежали введению
