арестованных и конвойные из зэквагона.
— Один… — И, словно многоголосое эхо, повторялось: — Один… один… один…
— Второй… Второй… Второй…
— Третий…
В вагоне ехали полдня, потом похожая на погрузку выгрузка, и вот наконец Каменец-Подольская тюрьма, под которую приспособили старый замок. Стараясь действовать быстро, конвойные перегнали арестантов из машины в приемник, где их проверили по списку, каждого обыскали, а потом повели по холодным коридорам, которые не прогревались даже в июльскую жару.
Начальник конвоя под роспись передал дела, привезенные вместе с арестованными. Закрутилась отлаженная машина тюремной жизни. Картонные папки, многие из которых содержали смертельно опасные документы (если бумага, несмотря на бредовое содержание, подписана, она становится документом), были отправлены по своим каналам.
Делами вновь прибывших в областное управление НКВД было поручено заняться сержанту госбезопасности Гурину. Уже далеко после ужина, часов в двенадцать ночи, он наконец добрался до папки с номером 152273
Это означало, что Тысевича надо было допросить дополнительно, так как в деле явно не хватало фактического материала. Все дела о шпионаже направлялись на рассмотрение в ГУГБ СССР, в Москву, а там мог возникнуть ненужный вопрос. Объясняйся потом с начальством, почему не доглядел и вовремя не принял мер. Только закончив рассматривать все десять дел новоприбывших, сержант позволил себе потянуться до хруста в суставах, а затем аккуратно положил папки в сейф и отправился домой.
На следующий день, в десять утра, арестованный Тысевич был препровожден в кабинет к сержанту Гурину на допрос. На беду Тысевича в углу стояла забытая уборщиком швабра. Увидев ее, Николай сразу вспомнил палки, какими его распинали в Шепетовской тюрьме, и решил для себя: «Все равно выбьют из меня все, что им нужно. Мне отсюда не выйти… Мучаться-то зачем?»
Сержант положил перед собой несколько листов чистой бумаги, достал из кармана авторучку и написал на листке:
Дополнительные показания
Обвиняемого Тысевича
Николая Григорьевича
от 15 июля 1938 года.
Вопрос: Расскажите конкретно о своей шпионской деятельности.
В отличие от Веньки у Гурина был прекрасный разборчивый подчерк, писал он неторопливо, выводя каждую букву, украшая записи плавными красивыми росчерками, к тому же почти без ошибок. Закончив писать, он поднял взгляд на Тысевича.
— Рассказывай.
— Что рассказывать, гражданин сержант?
— Какой конкретной деятельностью ты занимался? Тысевич наморщил лоб. Его допрашивали так давно, что он уже забыл, что написано в предыдущих протоколах.
— Я не помню, — честно признался он, — там же все написано…
Сержант забарабанил пальцами по столу.
— Ладно… — И он, как и Венька, начал неторопливо плести кружево из слов.
Ответ: В 1929 году во время вербовки меня Грехманом для шпионской деятельности я получил задание собирать сведения шпионского характера и предоставлять ему. Я задал Грехману вопрос: «Для чего тебе эти сведения?» Грехман мне ответил: «Эти сведения мне нужны для передачи в Польшу». После этого я дал согласие. Выполняя задания Грехмана по шпионской деятельности, я регулярно, до 1937 года, передавал последнему сведения шпионского характера. Я рассказывал ему о настроении населения, характеризуя отдельных лиц, о материальном обеспечении колхозников на разных этапах, о состоянии тягловой силы в колхозе и ее количестве, о количестве засеваемой площади и полученном урожае, о количестве задолженности по колхозу, о количестве хлебопоставок и их выполнении, о задолженности государству, о помощи, оказываемой колхозу государством.
Протокол записан с моих слов верно, мною прочитан, в чем и расписываюсь.
Допросил помощник оперуполномоченного сержант госбезопасности Гурин.
Гурин пододвинул оба листка, на которых уместился протокол короткого допроса, к Тысевичу:
— Прочитай и распишись на каждом.
Тысевич послушно прочитал протокол и подписался на каждом листке.
— Конвой! — крикнул Гурин. Тут же распахнулась дверь, и на пороге возник конвоир. — В камеру.
До обеда Гурин успел допросить еще троих, мороки ни с кем не возникло, все говорили послушно, и сержант снова подумал о том, как хорошо работают товарищи из Изяслава: все арестованные поют, как по нотам, ни один не отказался от показаний.
Надо бы руководству об этом доложить, там, судя по всему, кто-то толковый работает. Хотя, если честно, это не его дело.
Плотно пообедав в столовой, сержант закрылся у себя в кабинете и часок вздремнул. Повезло, никто в течение этого времени не постучался в дверь и не побеспокоил его. Проснувшись, Гурин взглянул на часы: в самый раз, пора браться за работу. Всех, кого надо, он допросил, теперь нужно было оформлять документы в ГУГБ СССР.
Дело, которым занимался сержант, суеты не терпит, именно поэтому его и поставили на эту работу: почерк красивый, пишет без ошибок, к тому же прекрасно освоил пишущую машинку. В Москву материалы представлялись только отпечатанными на машинке. До этого обвинительные заключения печатала секретарша, но ее пришлось уволить, то есть совсем уволить, окончательно. У подружки взяли мужа, так она, дура, язык распустила и сообщила жене арестованного фамилию следователя, а та давай приставать к нему. Следователь — к начальнику отделения: так, мол, и так, где-то утечка, откуда жена подследственного могла узнать, что дело мужа ведет именно он? Вычислили утечку, это оказалось не так уж сложно. Вычислили, а позже уволили по причине автокатастрофы — тебе зарплату такую платят не только за то, что умеешь пальцами по клавишам тюкать, а и за то, чтобы язык за зубами держала!
Начальник управления после этого случая сказал, чтобы баб к секретным документам на пушечный выстрел не подпускали… Вот и приходилось обвинительные заключения по двадцать раз перепечатывать — то начальник отдела что-нибудь заметит, то ему же начальник управления за оплошность накостыляет. В последнее время тот часто спрашивал: «Неужто на такую ответственную работу нельзя кого-нибудь грамотного посадить»? А где их наберешься, грамотных да умеющих на машинке печатать? Грамотные, как правило, социально чуждый элемент, их прием в органы даже теоретически не рассматривается. Когда нашли Гурина, начальник отдела вздохнул с облегчением.
Между тем Гурин достал из стола бумагу, переложил листки копиркой и вставил в машинку. «Эх, — подумал он, — когда шел в органы, надеялся, что тут погони, перестрелки, головоломки… А оказалось, что сплошные бумаги, бумаги, бумаги. Дерьмо, дерьмо, дерьмо… А где же романтика?»
Он тяжело вздохнул и начал стучать двумя пальцами.
По след. делу № 696669
ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
