Безмятежность.
В этой безмятежности он нашел силу.
Пусть он уйдет в небытие – но уйдет сражаясь.
Собственные чародейские способности дарили ему неожиданную поддержку: так же, как богиня могла заставить его нервы резонировать в тон своим мыслям, так и жертва ее могла настроить на нее свой разум. Сосредоточив внимание на комке пустоты, куда провалилась его левая рука, Кейнова Погибель нащупал там ее краешек ее восприятия. Через нее он ощущал капитана баржи, матросов и шестовых и обширную кляксу хворей и нарастающего безумия – город выше по течению; чувствовал, как плещется в реке рыба и как омывает вода тину и траву, которыми рыба кормится.
Вот теперь он проник в мысли богини. Конечной целью ее было не захватить телесную оболочку противника: она послужит ей плацдармом, ступенью. Богиня жаждала реки и больше того – всего, что касалось реки и что омывала река на своем протяжении. Жаждала Силы всего живого, струившейся через тело ее противника. Стремилась нырнуть с ним вместе в глубочайший омут, покуда река не смоет их души.
Перебирая бессчетные души, которых мог коснуться при ее посредстве, Кейнова Погибель искал ту, что хоть на миг отвлекла бы внимание царицы актири, затупив бритвенное лезвие ее мысли. Далеко-далеко приглушенный, но мучительный, как заноза в отмороженном пальце, столь слабый и потаенный, что едва ли смогла бы царица актири уловить его без помощи своего упрямого и даровитого противника, слышался сдавленный стон предельного ужаса.
Маленькая девочка звала маму.
6
Доссайн из Джантоген-Блафф, мастер-связист из монастырского посольства в Анхане, установил Артанское зеркало на окованном медью сундуке, в котором то обычно хранилось. Навес на корме баржи, сложенный из сломанных ящиков и просмоленной бумаги, соединялся с подобным, что соорудили матросы, чтобы осенние дожди не заливали недвижное тело посла Райте.
Вокруг Райте бдили четверо эзотериков с длинными посохами. Временами один из монахов протягивал свое оружие в сторону лежащего, но стоило оконечности посоха приблизиться к тому на длину руки, как звенящий клинок, блеснув, отсекал от него еще кусок. Глаза Райте оставались закрыты, и поза не менялась, если не считать мгновенной судороги, сопровождавшей каждый удар.
Палубу усеивали деревянные обрубки. У входа под навес стояли еще двое монахов с запасом целых посохов. А за порогом еще четверо суровых братьев, преграждавших путь любопытствующим матросам и капитану, все более озлобляющемуся с каждым часом.
Доссайн сумрачно покосился на своих помощников – брата-хранителя и брата-чтеца. Те одинаково неуверенно пожали плечами. Мастер-связист устало потер глаза; поездка в бешено несущейся карете от Анханы до пристани, где стояла на приколе баржа, заняла больше суток, и монах никак не мог избавиться от утомления и озноба. Он начинал подозревать, что подхватил ту же лихоманку, с которой слег исполняющий обязанности посла Дамон, который так и не смог приехать, невзирая на ясно выраженное желание явиться сюда лично и оценить ситуацию собственными глазами.
Дамон полностью отдался поискам своего забожского коллеги с того момента, как посол Райте не явился, как ожидалось, в посольство несколько дней тому назад. Наедине он признавался Доссайну, что, по убеждению его, в Анхане, равно как по всей Империи, творилось нечто несказуемо ужасное и у истоков этого ужаса загадочным образом стоял Райте. Он бессвязно бормотал что-то про Кейна, и патриарха, и как тайные враги тянут лапы к монастырям и врио посла Дамону лично, и мастер Доссайн успешно отметал его слова как лихорадочный бред – до того часа, когда вступил на борт проклятой баржи.
Во всяком случае, он и заподозрить не мог, что нелепый донос капитана окажется верным во всех подробностях. Невозможная эта истина заставляла его против воли опасаться, что в Дамоновом бреду могло оказаться больше правды, чем может логически заподозрить разумный человек.
Доссайн уже связывался через зеркало с посольством, и его уверили, что следующий сеанс связи примет лично Дамон.
Без охоты он принялся за дыхательные упражнения, призванные настроить его Оболочку в резонанс с вибрациями грифоньего камня, питавшего зеркало. Еще секунда – и слившиеся Оболочки настроились на цвет и форму Оболочки Артанского зеркала в посольстве. Отражение Доссайна в зеркале сменилось физиономией брата-динамика из Анханы; мастер-связист приветствовал его согласно обычаю и попросил позвать посла Дамона.
Волосы Дамона были всклокочены, по лбу струился пот; глаза походили на вареных устриц и отчего-то не могли глянуть на собеседника прямо.
– Мы провели предварительный осмотр, господин посол. Ситуация, – Доссайн нервно поерзал, – соответствует описанию речников. Посол Райте скован необъяснимым риктусом. Он не говорит и не движется, кроме как для того, чтобы поразить мечом любое тело, готовое его коснуться. Наши противочарные сетки бесполезны и требуют починки: когда мы попытались опутать его, он рассек сеть прежде, чем та сомкнулась над ним.
Дамон мучительно раскашлялся, утирая губы.
– А меч?
Доссайн обернулся к брату-хранителю:
– Исполняющий обязанности посла желает знать твое мнение о клинке. Возьми меня за руку и глянь в зеркало.
Монах подчинился, и Доссайн заметил, как взгляд его зашарил в поисках собственного отражения на месте физиономии Дамона. Брата-хранителя непроизвольно передернуло, и он начал, сбиваясь:
– Брат-чтец и его помощник согласны с моей предварительной оценкой… до более подробного… э-э… изучения ситуации. Наиболее вероятно – почти бесспорно – что этот меч является зачарованным клинком Косалла, ныне известным как меч святого Берна… хотя в его истории – как можете догадаться, весьма долгой – нет сведений о том, чтобы этот меч вызывал одержание или… э-э… судорожные припадки. Это само по себе говорит против такой точки зрения; кроме того, на клинке видны знаки, судя по всему, руническая надпись или чаропись некоего рода, изучить которую вблизи мы не смогли по понятной причине… в то время как клинок Косалла ничем не украшен. С другой стороны…
