Юхан Крон посмотрел на своего клиента, потом на Бельмана и снова уселся на диван.
Олтман глубоко, с дрожью, вздохнул. И продолжил:
— Примерно после третьего убийства Тони, разумеется, понял, что очередное письмо вовсе не обязательно от того, за кого автор себя выдает. Но он все равно продолжал убивать, и все более ужасными способами. Как будто хотел запугать меня, заставить отступиться, хотел показать, что так и будет убивать всех нас, пока не доберется до меня.
— Или же хотел избавиться от свидетелей, которые могли видеть его с Аделе, — заметил Бельман. — Он знал, что в Ховассхютте вас было всего семеро, просто не имел возможности выяснить все имена.
Олтман засмеялся:
— Еще бы! Он наверняка съездил в Ховассхютту, чтобы заглянуть в гостевую книгу. И нашел там только след от вырванной страницы! Тони-пони!
— А вам-то к чему было продолжать все это?
— Что вы имеете в виду? — Олтман снова насторожился.
— Вы же могли сообщить обо всем в полицию анонимно. Или вы тоже хотели, чтобы все свидетели исчезли?
Олтман склонил голову набок, почти коснувшись ухом плеча.
— Я уже говорил, комиссар. Иногда не так просто уследить за всеми причинами, по которым человек делает то, что он делает. Подсознанием управляет инстинкт выживания, и поэтому иногда оно более рационально, чем осознанная мысль. Возможно, подсознание поняло: для меня будет спокойнее, если Тони уберет всех свидетелей. И никто не сможет рассказать, что я тоже был там, или в один прекрасный день узнать меня на улице. Но на этот вопрос мы ответа никогда не получим, правда?
В печке потрескивали поленья.
— Но зачем, скажи на милость, Тони Лейке понадобилось отрубать свой собственный средний палец? — спросил Бьёрн Холм.
Он уселся на диван, а Харри изучал содержимое аптечки, обнаруженной в глубине кухонного шкафчика. Там нашлось еще несколько бинтов. И кровоостанавливающая мазь. Согласно дате на тюбике, мазь произведена всего два месяца назад.
— Его заставил это сделать Олтман, — сказал Харри и повертел маленький коричневый пузырек без этикетки. — Ему нужно было унизить Лейке.
— Ты сам не веришь в то, что говоришь.
— Разумеется, я в это верю, — сказал Харри, отвинтил крышку и понюхал содержимое.
— Да? Здесь нет ни единого отпечатка пальцев, который не принадлежал бы Лейке, ни волоска, который не был бы таким же иссиня-черным, как волосы Лейке, ни единого следа ботинка, отличающегося от следов ботинок Лейке сорок пятого размера. А у Сигурда Олтмана пепельные волосы и сорок второй размер, Харри.
— Он просто хорошо убрал за собой. — Харри опустил пузырек в карман.
— Хорошо убрал? Место, вероятнее всего, не имеющее отношения к месту преступления? Тот самый Сигурд Олтман, который преспокойно оставил большие жирные отпечатки пальцев на письменном столе в доме Лейке на Холменвейен? Притом что ты сам сказал — он плохо убрал за собой в хижине, где убил Одда Утму? Я в это не верю, Харри. И ты тоже не веришь.
— Черт! — заорал Харри. — Черт, черт.
Он уронил голову на руки и уставился в столешницу.
Бьёрн Холм взял один из металлических кусочков, найденных под мойкой, поскреб желтый налет.
— Кстати, я, кажется, знаю, что это такое.
— И что же? — сказал Харри, не поднимая головы.
— Железо, хром, никель и титан.
— Что?
— В детстве я носил брекеты. И когда подгоняли новые брекеты, проволоку сгибали, а ненужное обрезали.
Харри вдруг поднял голову и уставился на карту Африки. Он смотрел на государства, очертания которых соединялись друг с другом, как фрагменты пазла. И на Мадагаскар, который был сам по себе, словно фрагмент, который не встал на место.
— У зубного врача…
— Тихо! — сказал Харри и поднял руку. Теперь он знал. Кое-что как раз встало на место. Не было слышно ничего, кроме потрескивания огня в печке и порывов ветра за окном, которые явно усилились. Два фрагмента мозаики, лежавшие далеко друг от друга, на разных концах доски. Дед со стороны матери в Люсерене. Отец матери. И фотография в ящике стола в туристической хижине. Семейная фотография. Эта фотография принадлежала не Тони Лейке, а Одду Утму. Артрит. Что Тони про него сказал? Не заразное, а наследственное. Мальчик с крупными, торчащими вперед зубами. И взрослый мужчина с плотно сжатым ртом, словно он скрывал какую-то мрачную тайну. Прятал свои собственные гнилые зубы и брекеты.
Камень. Коричнево-черный камень, который он обнаружил на полу ванной в туристической хижине. Харри сунул руку в карман. Камень все еще был там. Харри бросил его Бьёрну.
— Скажи мне, — сказал он и сглотнул слюну. — Я это нашел. Как ты думаешь, это не может быть зуб?
Бьёрн поднес предмет к свету. Поскреб камушек пальцем.
— Вполне.
— Надо возвращаться, — сказал Харри и почувствовал, что волосы у него на затылке встали дыбом. — Немедленно. Черт, их убивал вовсе не Олтман.
— Чего?
— Это Тони Лейке.
— Вы, конечно, читали в газетах, что после ареста Тони Лейке был отпущен, — сказал Бельман. — У него была одна такая маленькая, но замечательная штука — алиби. Когда умерли и Боргни, и Шарлотта, он находился в другом месте и мог это доказать.
— Я ничего об этом не знаю, — сказал Сигурд Олтман и скрестил руки на груди. — Знаю только, что видел, как он воткнул нож в Аделе. А письма, которые я посылал, приводили к тому, что их мнимых авторов тут же убивали.
— Вы отдаете себе отчет, что одно это делает вас соучастником убийства?
Юхан Крон кашлянул:
— А вы отдаете себе отчет в том, что заключили сделку, которая преподносит вам и КРИПОС настоящего убийцу на блюдечке с голубой каемочкой? Сами решайте ваши внутренние проблемы, Бельман. Вы получаете all credit[136] и свидетеля, который в зале суда скажет, что видел, как Тони Лейке убивал Аделе Ветлесен. А то, что произошло помимо этого, останется между нами.
— И ваш клиент будет на свободе?
— Таков уговор.
— А что, если Лейке сохранил письма и они всплывут в деле? — спросил Бельман. — Тогда у нас возникнут проблемы.
— Именно поэтому у меня почему-то такое чувство, что они не всплывут, — улыбнулся Крон. — Или как, комиссар?
— А как насчет фотографий Аделе и Тони, которые вы сделали?
— Сгорели в пожаре на «Кадоке», — сказал Олтман. — Чертов Холе.
Микаэль Бельман медленно кивнул. Потом поднял авторучку. «Дюпон». Свинец и сталь. Тяжелая. Но стоило поднести ее к бумаге, сразу показалось, что она пишет сама.
— Спасибо, — сказал Харри. — Конец связи.
Ответом ему был скрежещущий звук, а потом стало тихо, слышно было только монотонное гудение
