Джентльмены

разорительных набегах русских — больше я ничего не знал об этом городе, расположенном на северном побережье, — и о кострах, которые они разжигали здесь в восемнадцатом веке. Вот тогда, наверное, было красиво, не то что сейчас — серость и скука. Добравшись до вокзала, я уселся на скамью, закурил и стал просматривать вечерние газеты. Сёдерхамн я ненавидел.

Пунктуальный Генри явился за несколько минут до отправления поезда, и мы отправились домой. У него тоже было отвратительное настроение. Может быть, из-за слишком стремительной разрядки. Ведь мы готовились и волновались, а теперь все было позади и деньги в кармане. Все это было похоже на Новый год, когда наутро не можешь вспомнить ни бой часов, ни собственные новогодние обещания.

Генри безотрывно смотрел в окно на скучный, еле освещенный пейзаж и молчал.

— Что там с Карин? — спросил я.

— Поболтали. Просто поболтали.

— Ты с ней спал?

— Нет, — мгновенно отозвался Генри. — С Карин я никогда не спал.

Произнес он это без особого воодушевления: так говорят о том, чего желали, но безуспешно.

Кондуктор прокомпостировал наши билеты, и я попытался уснуть, но не смог. Генри все так же уныло взирал на безрадостный пейзаж за окном. До самого Йевле он не произнес ни слова.

— У меня возникло такое странное чувство, — тихо, словно бы про себя произнес он. — Все эти люди в старомодной одежде… Я словно вернулся в те времена. Я и сам играл в школьном ансамбле и ходил на такие танцы. На съемках я испытал почти неприятное чувство, как во сне.

Спустя какое-то время после того, как Йевле остался позади, Генри добавил, по-прежнему словно про себя:

— Надо встретиться с Мод. Мне нужно встретиться с Мод. — Обратив пустой взгляд к Богу, сатане, ко мне и всему миру, он повторил: — Вот о чем было написано в гороскопе! Мне нужно встретиться с Мод.

Наш просторный квартал располагался между церковью Марии, кладбище при которой было усеяно могилами таких выдающихся личностей, как Лассе Люсидор по прозвищу Несчастный, Стагнелиус и Эверт Тоб, и благоустроенной, респектабельной площадью Мариаторгет. Дома блистали престарелой красотой, особенно заметной вблизи отреставрированных построек восемнадцатого века, расположенных на возвышении, которое называли «Горбом», и населенных керамистами, галеристами и многочисленными бардами — во всяком случае, если верить Генри Моргану.

Малый бизнес вновь расцвел. От угла до улицы Бельмансгатан можно было насчитать с дюжину небольших коммерческих точек — может быть, не слишком солидных, но явно приносящих хозяевам прибыль. В старой аптеке располагалось кафе «Примал», далее — галантерейная лавка, багетная мастерская, сигарщик, букинист, филателист, бакалейщик плюс несколько галерей и комиссионных магазинов одежды — и, конечно, фирма «Мёбельман».

В дверь позвонили; звонок бесцеремонно прервал мой завтрак. Вот уже пятое утро подряд я завтракал в одиночестве, не получая никаких вестей от Генри с того самого вечера, когда мы вернулись со съемок в Сёдерхамне. Зайдя домой, он лишь принял душ, поговорил по телефону и скрылся в неизвестном направлении. Это было написано в его гороскопе. Пропасть без вести на несколько дней.

Открыв дверь, я обнаружил посыльного из прачечной «Эгон» с коробкой рубашек и белья, завернутого в коричневую бумагу.

— Это нам? — спросил я.

— Морган, десять рубашек и четыре комплекта из простыни, наволочки и полотенца. Вот, здесь написано. Сто двенадцать риксдалеров, будьте так любезны, — сообщил посыльный.

— Ясно, — вздохнул я и отправился за деньгами.

— Будете что-то сдавать? — поинтересовался посыльный.

— Сдавать? — переспросил я. — Не знаю. Пойду посмотрю.

Он отдал мне чистое белье, я ему — грязное, и мы распрощались. Я положил рубашки Генри на его кровать, размышляя, не слишком ли это шикарно — отдавать белье в стирку, но это, конечно, было его личное дело. Расплачиваться, однако, пришлось мне. Впрочем, я был рад любому признаку жизни.

В остальном радоваться было особо нечему, кроме полного фиаско и тотального падения коалиционного буржуазного правительства, которое мой ушлый издатель Франсен предсказал полгода назад в Кантри-клубе. Как только Генри исчез, в квартире воцарилась атмосфера мрака и запустения. Я заставлял себя прилежно и по возможности систематически работать над «Красной комнатой». Мне удалось написать с дюжину страниц — как мне казалось, вполне неплохого качества.

Стараясь наладить общение с соседями, я познакомился с Сигарщиком. Это был весьма строгий немолодой господин, неизменно в костюме и при бабочке, неизменно осведомленный обо всех актуальных событиях в квартале. Пока мой хозяин пропадал, Сигарщик выполнял обязанности чичероне.

Кроме того, у Сигарщика была весьма интересная помощница — роковая женщина лет тридцати пяти, в длинном платье, плотно загримированная пудрой, тушью и ярко-красной помадой. Насколько мне было известно, она никогда не заговаривала с покупателями, которые, в свою очередь, не знали, позволено ли заговаривать с ней. Как бы то ни было, она внимательно прислушивалась ко всему, что происходило в лавке, и бросалась на склад, как только выяснялось, что чего-то недостает. Если покупатель грустил, ассистентка надувала губки. В общем и целом ее обязанности заключались в том, чтобы стоять и радовать посетителей своей красотой. Может быть, также предполагалось, что присутствие ассистентки будет привлекать внимание к широкому ассортименту порнографических и эротических журналов — от «Маркизы» до «Любовь-1», — представленному в лавке Сигарщика. Из вышесказанного следует, что тот, кого не интересовали всевозможные сплетни, имел целый ряд причин бойкотировать лавку. Я, к сожалению, слухами и сплетнями интересовался.

Сигарщик, разумеется, рассказал мне все, что можно было рассказать об окрестностях.

— Да, по тебе видно, — доверительно произнес он, склонившись над прилавком, — что ты хороший парень. Морган не пустил бы к себе кого попало. Он настоящий джентльмен. Но эти галереи… они притягивают сюда массу… ну, знаешь, всякого странного народа, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Я вовсе не понимал, что он имеет в виду, и бросил злобный взгляд на даму, которая ответила мне лукавой улыбкой.

— Сходи в «Мёбельман» — там хорошие люди, с ними тебе надо познакомиться.

— Наверное, — согласился я, не сказав ни слова о том, что боюсь приближаться к комиссионным магазинам, чтобы не наткнуться на собственную старую мебель.

Человек, которого все называли Паван, прошел мимо и помахал нам в окно. Паван тоже хороший парень, утверждал Сигарщик. У него пенсия по инвалидности — слабая спина, — и это пособие он дополняет сбором бутылок в парках.

— И знаешь ли, — Сигарщик понизил голос. — Мне кажется, у него… — Он облизнул большой и указательный пальцы, потерев их друг о друга и заговорщически подмигнув.

— За счет бутылок? — удивленно спросил я.

— Конечно! Конечно! — воскликнул Сигарщик. — У него велосипед с кузовом, каждый вечер он возвращается домой с бутылками на двести крон. Без налогов! У него точно полный матрас денег, уж поверь мне. Но лучше его не трогать, зубки показать он умеет.

— Верю.

— Да, берегись, парень. Недавно к нам ввалились два наркомана с пушкой, и она…  — Сигарщик ткнул пальцем в сторону красотки, которая ответила улыбкой, — она спряталась за прилавок, до смерти перепугалась. Мне пришлось успокаивать этих чокнутых, которые хотели забрать выручку. Но тут пришел Паван, просто вошел вот так. — Сигарщик продемонстрировал, как Паван вошел в лавку, выпятив грудь колесом. — Он как схватил их да как вышвырнул за дверь, да еще крикнул, чтобы катились к черту! Ха-ха-ха!

— Жуткая история, — сказал я. — Вы, наверное, многое повидали…

— Не без того, — самодовольно подтвердил Сигарщик. — А вот еще Ларсон-Волчара, знаешь его?

— Нет, — ответил я. — Ларсона-Волчару я тоже не знаю.

— Это Морган окрестил его Ларсоном-Волчарой. Настоящий оригинал, знаешь ли. Если выйдешь как-