о Сартре и об искусстве, но желала при этом видеть в великих мыслях и поступках свойства, а не движение. Свойства могли сменять друг друга, как цвета помады или платки, которые модно привязывать к ремешку сумки.
— Ты как часы, — произнесла Мод, подталкивая ногой стул.
— Ты так красиво одета! — выдавил из себя Генри.
— Красиво одета? — переспросила Мод.
— Вчера ты выглядела не так.
— Это мое дело, — отрезала Мод.
— Конечно, — согласился Генри. — Я просто подумал…
— Заказывай что хочешь. Я угощаю. — Мод протянула ему меню.
Генри прекрасно знал, как джентльмену положено вести себя, обедая с дамой, поэтому он попытался настоять на том, что угощает он, хотя денег у него вряд ли хватило бы даже на ужин для одного. Мод деликатно проигнорировала его слова, и Генри сдался, решив не затягивать переговоры.
Густые каштановые волосы Мод были уложены на косой пробор, довольно коротко острижены на затылке, а более длинные пряди окаймляли лицо. Иногда, задумавшись, она посасывала кончики волос, а все остальное время — сигарету. Мод курила больше, чем Генри, а Генри курил немало. Он никак не мог сосредоточиться на меню, куда больше его интересовала Мод; разглядывая мушку на ее правой щеке, он не мог понять, настоящая она или нарисованная. Спросить он не решался.
Для Генри-
— Наверное, я просто устал, — возразил Генри. — Не надо было заказывать вино к обеду. Я совсем не выспался.
— Ты ведь не из-за меня нервничаешь?
— Ты не такая, как я думал.
— Ты разочарован?
— Наоборот.
— Не думай об этом. Всему есть объяснение.
— Что будем делать теперь?
— Можно пойти ко мне, если хочешь. Мой дом недалеко.
Мод расплатилась за обоих, после чего парочка отправилась к Биргер-Ярлсгатан. По дороге Мод заскочила в магазин «Августа Янсон», чтобы, по обыкновению, купить пакетик соленой лакрицы за две с половиной кроны. Она обожала соленую лакрицу. Генри умиляла эта ребяческая слабость.
Мод жила в одном из красных кирпичных домов квартала Лэркстан, в скромно обставленной двухкомнатной квартире под самой крышей, с видом на церковь Энгельбректсчюркан.
— Поставь пластинку, — велела она. — Я принесу выпить.
Генри оставил пальто и кепи на вешалке с четырьмя крючками. Вешалка тут же утратила равновесие и накренилась к стене. С этой вешалкой всегда так, со временем он хорошо ее изучил.
Генри вошел в гостиную, где стояли низкий диван, пара кресел, телевизор и граммофон с пластинками на небольшой подставке. Пол был застлан ковровым покрытием — Генри видел такое впервые в жизни. Оно создавало в комнате особую атмосферу — несколько интимную, доверительную, одновременно расслабляющую и интригующую, как пишут в мебельных каталогах.
Среди пластинок было много современного джаза: MJQ, Майлс Дэвис, Телониус Монк, Дюк Эллингтон, Арне Домнерус, Ларс Гуллин и Бенгт Хальберг. В самом низу лежала пара альбомов «Элвиса- Пелвиса». Примерно половину составляла классика, и Генри поставил Сибелиуса. Он почти ничего не знал об этом финне, кроме того, что тот любил выпить и умер за год до отца Генри. А что еще нужно знать о композиторе?
Мод вернулась из кухни с виски, льдом, содовой, джином и граппой. Оставалось только выбирать. Генри выбрал виски.
— Хочу послушать одну вещь, — с этими словами Мод встала с дивана, где лежала, положив голову на колени Генри: они слушали Сибелиуса и едва не уснули. От виски Генри слегка повело, и он забыл о своих руках: сначала, когда Мод положила голову ему на колени, он стал соображать, куда девать руки — перебирать волосы Мод, гладить ее щеки или просто спокойно положить ладонь ей на грудь? Но вскоре он совсем погрузился в музыку, успокоился и почти задремал.
— Это моя любимая вещь, — сказала Мод, ставя «Ты вращаешь землю» Яна Мальмшё. Эта песня уже успела стать шлягером, но Генри она не слишком нравилась, хотя, с другой стороны, он не бывал в кабаре и театрах, где исполняют эти французские песни. В таких местах заседали интеллектуалы вроде Мод, Эвы и Билла из «Беар Куортет» и говорили о Париже и Сартре.
Мод знала текст наизусть и тихо подпевала, не сводя глаз с Генри. Он закурил, согласившись, что эта песня вполне себе ничего.
Они задремали в постели, и Генри проснулся, когда за окном начало смеркаться. Он осторожно освободил руку, на которой покоилась голова Мод, закурил и выглянул в окно.
Было, пожалуй, около пяти вечера. Народ возвращался с работы. Мод и Генри пообедали, пришли домой, выпили, послушали музыку, немного поговорили о пропущенных школьных уроках и занялись любовью. Все вместе заняло не более четырех часов. Кажется, это мой личный рекорд, подумал Генри.
Он дымил в потолок, чувствуя себя непривычно оторванным от общества. Генри нередко прогуливал занятия, но лишь ради работы, тренировок или репетиций. Все это было так невинно и банально в сравнении с тем, что происходило сейчас. Ни разу в жизни он не занимался любовью среди бела дня, ему казалось, что это и есть асоциальное поведение.
Родинка на правой щеке Мод оказалась ненастоящей. Генри полностью стер ее поцелуями.
— Уходи, — сказала Мод, едва проснувшись и накинув халат.
— Уходить?
— Да, уходи, — отрезала она. — Не задавай вопросов, я все объясню потом. Тебе надо идти. Уже поздно.
Генри не понимал, в чем дело, поведение Мод казалось ему необъяснимым. УХОДИ! Это было похоже на приказ. УХОДИ! С большим восклицательным знаком.
— Ты замужем? — спросил он, натягивая брюки.
Мод рассмеялась — смех не был нервным или злым, он был теплым и радостным.
— А я и не заметила, — сказала она, продолжая смеяться. — Я не заметила, что у тебя брюки на пуговицах.
Генри тоже усмехнулся, преувеличенно долго застегивая ширинку.
— Нет, молодой человек, — сказала Мод. — Я не замужем.
Она протянула ему левую руку: ее украшали несколько элегантных колец, но ни одно из них не было обручальным.
— Я не замужем и не собираюсь выходить замуж, во всяком случае, в обозримом будущем, — продолжила она.
Генри присел на край кровати и стал надевать майку и рубашку, дольше обычного застегивая пуговицы.
— Ты расстроился? — спросила Мод. Она сидела за туалетным столиком спиной к Генри и расчесывала волосы. Ее прямая спина и строгая осанка напоминали наездницу на одной из картин, которые Генри виде у деда на Хурнсгатан.
— Конечно, расстроился, — отозвался Генри. — Не очень-то приятно, когда тебя выставляют за дверь.
— Я не выставляю тебя, Генри. Но тебе надо уйти.
