Джентльмены

Наверное, это все-таки был знак — безымянная девчонка, которую мы нашли у дверей, — черный ангел, которого мы спасли и отпустили. Нас ждали нелегкие времена.

В те дни, когда Китай ввел войска во Вьетнам и всем казалось, что мир вот-вот рухнет, наша квартира превратилась в декларационный офис. Генри Морган никогда не был экономическим гением, а я и подавно: мы сидели в нашей временной конторе в библиотеке, бранились, считали и читали вслух газетные приложения, которые не вносили в дело никакой ясности. У меня было восемнадцать источников дохода, у Генри — немногим меньше; кроме того, ему было угодно изображать таинственность и скрытность, и он не хотел посвящать меня во все свои дела. Самым существенным источником была ежемесячная выплата из наследства, к ней прибавлялись разные подработки, гонорары статиста из кинокомпаний. Картина моих заработков была примерно такой же. Экономика оказалась нелегким делом для джентльменов, которые решили скрыться от всего мира, к тому же жульничать нам хотелось изящно — не признаваясь в обмане.

Однако прочитав воскресным утром, что Китай ввел войска во Вьетнам, а третья мировая может начаться в любой момент, мы ощутили ничтожность своих манипуляций с воображаемыми пятидесяти- и стокроновыми купюрами. Будь мы хоть трижды неточны в расчетах, наши доходы все-таки были едва ли не самыми низкими в стране, и это казалось нам несправедливым.

Генри, наверное, возмущался больше, чем я: он превосходил меня в выражении любых настроений — и эйфории, и депрессии. Советский Союз, разумеется, сделал строгое предупреждение, призвав Китай немедленно вывести войска из Вьетнама, с которым Союз заключил договор о защите, тем самым взяв на себя обязательство принимать участие в делах этой страны.

— Шабаш! — вздыхал Генри. — Мир, точно, сошел с ума. Меня сейчас вырвет!

— Да, просто глупо сидеть здесь и вписывать в декларацию все до последнего эре, — сердито согласился я. — Это Беккет, самый что ни на есть Сэмюэль Беккет.

— Кажется, мне надо в церковь, — сказал Генри. — Сходить на службу и всю эту петрушку. Это единственное, что можно предпринять в такой ситуации.

— Только не говори Лео, — ответил я. — Я устал от ваших ссор.

— Пусть этот чертяка целуется со своими миролюбивыми восточными народами.

— Ну, не перегибай палку. Ты уже глупости говоришь!

— Ну и кавардак теперь начнется! Как они будут разбираться со всем этим? Русские давно уже зверствуют, теперь и китайцы начнут. И кому они тогда будут молиться?

— Явно не Богу.

— Не шути со мной, я ослаб, — попросил Генри.

— Это не сарказм, — заверил я его. — Но я все-таки не понимаю, что ты забыл в церкви.

— Не трогай, пожалуйста, Лютера, — возразил Генри. — Я больше не верю в эти штучки. Пусть он и сочинял страшилки, но есть же и милость Божья.

— Но сначала надо умереть?

— Не обязательно! Черт, чему вас только в школе учили?

— Как только тебе нечего ответить, ты сразу начинаешь изворачиваться, Генри. Тебе не говорили? Бьешь ниже пояса, стоит заговорить с тобой о чем-то серьезном. Не можешь ответить на вопрос — и бьешь.

— Ты Лео наслушался, — горько произнес Генри. — Это его любимый аргумент. Чуть что, он сразу говорит, что я бью ниже пояса. Но черт возьми, Класа, давай успокоимся. Нельзя впадать в отчаяние только потому, что китайцы посходили с ума. Я уважаю тебя, а ты уважай меня, олрайт?

— Олрайт.

Генри и вправду отправился на службу в церковь и вернулся домой в гораздо лучшем настроении. Пастор в церкви Марии Магдалены произнес нужные слова: он был хороший парень и вовсе не изолировался от мира, нисколечко. Он умел найти подход к проблеме, округлить острые углы и завершить речь спокойным, мягким словом утешения, которое и требовалось Генри Моргану.

В то черное воскресенье, когда над миром нависла реальная угроза третьей мировой и все с трепетом ждали, как все обернется, мы все-таки заполнили декларации.

Генри блистал весь день — из-за речи ли пастора или из-за нашей утренней ссоры. Наверное, его долго томили какие-то мысли, ибо он изо всех сил старался не изворачиваться и не отмахиваться от вопросов. Генри-синеаст,[68] который, разумеется, поклонялся Бергману, обратил мое внимание на сцену в фильме «Змеиное яйцо», где комиссар Бауэр допрашивает Авеля о его грехах, и Авель не понимает, как его ничтожная персона может вызывать такой интерес, когда мир объят пламенем. Комиссар Бауэр утверждает, что просто делает свою работу, что хаос царит там, где люди забывают о своей работе. Он старается сохранить островок порядка в безумии двадцатых годов и лишь поэтому не теряет рассудок.

В этой дилемме был какой-то особый смысл, и Генри утверждал, что именно этим мы и заняты: привносим порядок в свой бюджет, свой маленький личный хаос, храним свой островок среди общего Хаоса, который стремится вобрать в себя всех граждан Мира.

Генри считал, что как взрослый человек обязан выполнять свой долг, но не хотел причислять себя к реакционерам с моей и Лео подачи. Мне казалось, что я его понимаю, хоть разговоры о долге и вызывали в моем воображении старые монетки по одной кроне и скаутскую жизнь.

Генри, как обычно, вывесил на кухне расписание на день, намереваясь следовать порядку повседневности, выполнять свои обязанности и хранить островок порядка в хаосе бытия.

В понедельник мы должны были сменить Грегера и Биргера на раскопках, но в подземелье нас ждал сюрприз. Грегер таскал большие коробки с консервами, сухим пайком, одеждой и одеялами. Все эти припасы он относил в пещеру, названную его именем и теперь оборудованную электрическими и керосиновыми лампами.

— Что вы тут, черт побери, делаете? — спросил Генри.

— Это все Биргер, — коротко отозвался Грегер.

— Что — Биргер?

— Это Биргеру пришло в голову. Это он сказал.

— Что сказал?

— Про войну, — так же загадочно продолжал Грегер. — Война!

Постепенно нам все стало ясно: Грегер оборудовал убежище в подземелье. Вскоре пришел Биргер, чтобы проинспектировать работу Грегера. На нем был неизменный плотный жилет: Биргер верил, что Третья мировая может начаться в любой момент — если русского медведя разбудят, он доберется сюда за сутки. Лучше всего позаботиться о защите заранее — а пещера Грегера вполне могла сойти за укрытие: она скрыта от чужих глаз, и в ней хорошая вентиляция.

— Я беру ответственность на себя, — надменно произнес Биргер. — Мы сделаем запасы для десяти человек по меньшей мере на четырнадцать дней. Я принял в расчет и вас троих.

— Окей, парни, — выдавил из себя Генри. — Разбирайтесь сами. — Он пытался соответствовать моменту и говорить серьезным тоном. — Кажется, вы неплохо поработали.

— Когда доделаем, всего будет вдоволь, — заверил Биргер.

— Мы рассчитываем закончить к вечеру, — торжественно заявил Грегер.

— К пяти, — уточнил Биргер. — А потом хоть гори все огнем, мы — выживем! Я отвечаю.

— Отлично, Биргер, — кивнул Генри. — Мы пойдем наверх.

— Идите, — отозвался Биргер, едва ли не отдавая честь, как военный.

Мы поднялись домой, потрясенные увиденным.

— А-по-ка-лип-сис, — произнес Генри в лифте.

Он вспомнил, что мы уже пару дней не видели Лео. Генри хотел сообщить, что он может не беспокоиться: у нас есть место в частном убежище — роскошь, доступная немногим в наши безумные