постели: он не спал, но был абсолютно апатичен.
— Не буду сегодня вставать, — сказал он. — У меня жар, мне плохо.
Я подошел к кровати и потрогал его лоб: он был холоднее фонарного столба, к которому морозным зимним днем прирастают языком любопытные дети.
— Надо позвать доктора Гельмерса, — сказал я. — Дело серьезное.
— Правда? — переспросил Генри, прижав руку ко лбу. — Может быть, все не так страшно?
— Лучше проверить, в любом случае, — ответил я и с ухмылкой отправился за термометром на жидких кристаллах.
Генри изо всех сил прижал чудесную полоску ко лбу, и та, разумеется, показала меньше тридцати семи. Генри расстроился и мгновенно успокоился.
— Ничего страшного, — повторил он. — Это просто ревматизм.
— Может, тогда лучше встать? В постели тело каменеет.
— Единственное, что мне поможет, — это женщина.
— Поезжай к Мод.
— Легко сказать. У нее есть другой…
— А больше никого нет?
— Мне лучше затаиться. Во всей Европе не найдется женщины, которой я нужен в таком состоянии. Даже Лана из Лондона исполнилась бы презрения.
Я не стал спорить. Ему хотелось валяться в постели и жалеть себя, как маленькому ребенку. Я принес ему новые выпуски «Человека-паука» и «Супермена», а он съел завтрак до последней крошки: аппетит Генри не пострадал.
Как только давление вновь выровнялось, Генри немедленно поднялся с постели, чтобы вложить свою накопившуюся под одеялом бурлящую энергию и недюжинную мужскую силу в обычные занятия. Но его постигла участь боксера, который поднимается на счет девять, чтобы вновь нарваться на мощный удар. Настоящие — и вполне ожидаемые — катастрофы следовали одна за другой, как удары хладнокровно- гениального боксера.
В конце марта разразилась катастрофа в американском Харрисбурге, штат Пенсильвания. На атомной станции «Три-майл Айленд» произошла авария, говорили о неисправности насоса, подававшего охлаждающую воду. Техники, эксперты, мэр и президент выстроились аккуратной шеренгой, словно украшенной позолоченным вопросительным знаком: никто точно не знал, что произошло, а что будет дальше — и подавно. Вскоре поползли слухи об опасном облаке газов, которое разрасталось внутри станции и было способно вызвать взрыв во много раз более сильный, чем атомная бомба. Ветер мог распространить радиацию, необходимо было эвакуировать население: сотням тысяч предстояло бежать от Армагеддона. В начале апреля появились первые утешительные новости: газовое облако было под контролем, опасность утечки радиоактивных веществ миновала. Неуклюжие шведские социал-демократы стали требовать проведения референдума о ядерной энергии в стране.
Не успел мир перевести дух, решив, что с земным шаром еще не покончено, как тучи вновь сгустились над горизонтом: в стокгольмские шхеры проникла русская нефть. Утечка из танкера «Антонио Грамши» вызвала крупнейшую нефтяную катастрофу в Балтийском море. В конце февраля судно село на мель недалеко от Вентспилса в Латвии, после чего произошла утечка пяти тысяч шестисот тонн нефти. К началу апреля нефть добралась до стокгольмского архипелага, где комьями застряла подо льдом, угрожая прибрежным гнездовьям птиц. Двадцать пять тысяч островов — от Шведских островов на севере до Ландсорта на юге — оказались под угрозой нефтяного загрязнения, повсюду были следы нефти. Сведения поступали из архипелага Насса, Бьёркшер, Сандхамн, Лангвиксшер, Бископсён. Норстен, Утё, Стормён… Список можно было продолжать и продолжать.
Генри едва не сходил с ума: он, словно близорукий, вглядывался в газетные репортажи о нефти, прочитывая цифру за цифрой, название за названием, качал головой, вздыхал, стонал и в отчаянии рвал на себе волосы.
— Это уж слишком! — повторял он снова и снова. — Это
Я не мог не согласиться.
— Я уйду в подполье или повешусь, или что угодно. Не хочу больше этого видеть, — стонал Генри. — Что, черт возьми, делать с этим миром. Народ сошел с ума!
— Народ не сошел с ума! — возражал я. — Просто власти жадные. Капиталисты алчные, потому такое и случается.
— Меня тошнит от этой болтовни! — парировал Генри. — Ты, черт побери, знаешь, что здесь виноваты
— Они тоже жадные.
— Ерунда! Дело не в этом. Нельзя все сваливать на капитализм. Все они хороши, черти. Как только у них появляется хоть капля Власти, они сразу становятся сволочами. Поверь мне, Класа.
— Да, да, — вздохнул я. — Может, и так.
— Вот черт, — все так же горестно продолжал Генри. — Не успел я прийти в себя, как несчастья посыпались одно за другим, чтобы жизнь медом не казалась. Я не справлюсь!
— С концертом?
— И с концертом, и со всем остальным! Так жить нельзя…
Все эти дни Генри пребывал в отчаянии, неприкаянно бродил по квартире, открывал и закрывал двери, слонялся по «Пещере Грегера» — или «Убежищу», как она теперь называлась, — но тут же возвращался, едва поковырявшись в шлаке.
Так продолжалось несколько дней, до следующих выходных, когда Генри решил отправиться добровольцем в шхеры, чтобы очищать воды. В Ставнэсе был сооружен центр с радиорубками, контейнерами и лодочными пристанями для перевозок персонала и оборудования в район катастрофы. Народу постоянно не хватало, и Генри не стал долго раздумывать. Когда речь шла о чем-то серьезном, он без промедления отправлялся на выручку.
Не снимая комбинезона, Генри собрал немного вещей и утром в субботу отправился в Ставнэс, а я в тот же день принял участие во внушительном шествии против использования атомной энергии от Королевского сада до площади Сергельсторг.
Апрельская мрачная серость стала началом долгой, вязкой весны, которая вовсе не спешила радовать нас солнечными лучами и зелеными листьями. Люди обессилели от холода, снега, дождя, тумана и постоянных сообщений о катастрофах. Во всем городе царило уныние, которое с каждым днем становилось все глубже. Грегер и Биргер устало маячили в «Мёбельман», время от времени предпринимая попытки возобновить работы в «Пещере Грегера», в «Убежище», но сил не хватало, в особенности после того, как шеф Генри Морган сообщил, что удивительная кружка, найденная в подземелье, до сих пор не исследована. Сигарщик уныло заседал в своей лавке, Паван и Ларсон-Волчара по очереди навещали друг друга и глушили водку за плотно задвинутыми шторами. Все боролись за выживание, как могли.
Несколько суток Генри провел на очистных работах в стокгольмском архипелаге. В середине недели он вернулся домой, довольный собой и крайне опечаленный положением дел. В спасательном центре, где жил Генри, орудовали подрядчики, специализирующиеся на очистных работах, и легко набивали карманы. Генри был на Стормён и видел скалы, мысы и заливы, каждый из которых был затянут густой, вонючей, липкой нефтью. Команда из двенадцати человек двое суток трудилась, чтобы ликвидировать самые страшные последствия катастрофы. Местному населению предстояло провести лето со щетками в руках. Дед и бабка Генри дряхлели на глазах, он почти не узнавал их. Из стариков словно выпустили воздух. Генри вернулся на остров детства, где не был много лет, участником специального спасательного отряда, чтобы обнаружить вместо бабушки и дедушки две дрожащие былинки, пару ничего не ведающих морских птиц, оказавшихся в смертельной опасности. Они не понимали, что происходит. О нефти они не говорили, а угощая Генри кофе, беседовали как ни в чем не бывало. Генри не знал, что это — внезапная дряхлость или нежелание осознать факт катастрофы.
Генри сходил и на Верфь, чтобы посмотреть на Ковчег. Он ожидал увидеть голые шпангоуты, изящный киль и палубу, которую лишь начали строить пятнадцать лет назад. Но Ковчега больше не было. Генри нашел лишь обломки на скале. Невероятные льды поднялись на сушу, чтобы забрать с собой дедову
