Пардальян понял, что карлик, должно быть, забился в свое подземное логово, и не стал больше настаивать.
Вынужденный довольствоваться обществом двух молодых девиц, шевалье уже начал находить, что время тянется довольно медленно, когда, наконец, явился Тореро.
Жиральда, разумеется, подозревала, что ее жених отправился к той самой принцессе, которая уверяла, что знает его семью и что ей ведома тайна его рождения. Но так как дон Сезар ушел, не сказав, куда, цыганка сочла своим долгом никому не раскрывать того немногого, что ей было известно.
Сделать это было нетрудно еще и потому, что Пардальян с его чрезвычайной деликатностью тщательно избегал любого намека на отсутствие Тореро. Он полагал, что, если уж дон Сезар решился отлучиться как раз в то самое время, когда, по его предположениям, его невеста находится в опасности, стало быть, это совершенно необходимо. Одно из двух: или Жиральда знала, куда пошел дон Сезар, и тогда любой намек на сей счет мог бы показаться ей попыткой вызвать ее на откровенность, что вовсе не входило в намерения Пардальяна, или же она не знала ничего, и тогда несвоевременные вопросы могли бы породить в ее душе смятение и тревогу.
Тореро попросил шевалье охранять его невесту; вот шевалье и охранял. Он с беспокойством спрашивал себя, куда мог отправиться молодой человек, но внешне оставался спокойным и даже веселым. Пардальян считал, что лучший способ выразить свои дружеские чувства – это не досаждать людям излишними вопросами. Когда дону Сезару будет угодно все рассказать, Пардальян выслушает его внимательно и с готовностью.
Как бы то ни было, приход Тореро оказался ему вдвойне приятен. Во-первых, шевалье все-таки был встревожен и теперь обрадовался, увидев, что с доном Сезаром не приключилось ничего дурного. Во- вторых, возвращение Тореро избавляло шевалье от дежурства, которое он безропотно вытерпел бы до самой своей смерти, но которое он поневоле находил все же несколько нудным.
Итак, он встретил дона Сезара той доброй улыбкой, что была у него припасена лишь для тех, кого он любил.
Тореро, со своей стороны, испытывал настоятельную потребность довериться другу. И дело было не в том, что он колебался, как вести себя дальше, или же сожалел о своем окончательном решении отвергнуть предложения Фаусты; однако ему казалось, что в необыкновенном происшествии, случившемся с ним, оставалось еще немало темных пятен, и он был уверен – Пардальян с его незаурядным умом сумеет пролить свет на эти неясности.
Исполненный решимости все рассказать своему приятелю, он горячо и взволнованно поблагодарил маленькую Хуану, заверив ее в своей вечной признательности, и увлек шевалье в небольшой зал: здесь можно было беседовать спокойно, без свидетелей, и в то же время не спуская глаз с двери в комнату, где он оставил Жиральду с Хуаной. Какой-то инстинкт подсказывал ему, что его невесте грозит опасность. Юноша не смог бы сказать, что это за опасность и откуда она исходит, но он все время был настороже.
Когда друзья оказались одни и уселись за стол, уставленный несколькими запыленными бутылками, Тореро сказал:
– Вы слышали, дорогой господин де Пардальян, что дом, куда мы проникли сегодня ночью и где я нашел свою невесту, принадлежит некой чужеземной принцессе?
Пардальян прекрасно знал, в чем дело, тем не менее он принял изумленно-простодушный вид и ответил:
– Клянусь честью, нет! Я ни о чем подобном и не подозревал!
– Эта принцесса уверяет, будто знает тайну моего рождения. Я решил убедиться в этом. Я только что от нее.
Пардальян внезапно поставил на краешек стола стакан, который он совсем уже было поднес к губам, и невольно воскликнул, пораженный:
– Вы встречались с Фаустой?
– Да.
– Черт, – пробурчал Пардальян, – это как раз то, чего я опасался.
– Так все-таки вы ее знаете? – с любопытством спросил Тореро.
Не пускаясь в дальнейшие разъяснения, Пардальян сказал лишь:
– Да, немного.
– Что это за женщина?
– Это молодая женщина… А в сущности, сколько ей лет? Может быть, двадцать, а может быть, тридцать. Неизвестно. Она молода, она необыкновенно красива… Да вы, наверное, и сами это заметили, как я предполагаю, – проговорил Пардальян беззаботным тоном, устремив на молодого человека проницательный взор.
Тореро покачал головой.
– Она молода, она очень красива, и я действительно это заметил, – ответил он. – Но я желаю знать, что это за женщина.
– Ну… Я слыхал, что она невероятно богата, и щедрость ее соответствует ее состоянию. Например, один из моих друзей уверял меня, что видел, как она подарила чете бедняков в благодарность за то, что они дали ей на час пристанище в своей убогой хижине, бриллиантовую пряжку для пояса. Пряжка стоила никак не менее ста тысяч ливров.
– Сто тысяч ливров! – воскликнул потрясенный Тореро.
– Да, ей случается делать такие широкие жесты. Говорят также, что она очень могущественна. Тот же самый мой друг, хорошо ее знающий, уверял меня, что она отдавала приказы этому бедняге – герцогу де Гизу, который так жалко погиб, не сумев занять престол французских королей, прекраснейший на всем свете, хотя был от своей цели всего в двух шагах. Именно она низвергла последнего Валуа – он погиб так же жалко. Ее властью шатается трон папы Сикста V, самого грозного борца наших дней. Я не буду удивлен, если и здесь ей удастся одержать верх над вашим королем Филиппом, весьма неприятной личностью, не в обиду вам будь сказано, и даже над самим господином Эспинозой, а он кажется мне гораздо более грозным,
