чем его хозяин.
Тореро слушал шевалье с неослабным вниманием. Интуитивно он чувствовал, что его друг знает о принцессе значительно больше, нежели хочет показать. Он серьезно подозревал, что этот хорошо осведомленный человек, который якобы снабжал Пардальяна обрывками сведений о принцессе, есть не кто иной, как сам шевалье. От слов Пардальяна, от его серьезного тона по спине Тореро пробежала дрожь ужаса. Дону Сезару хотелось узнать о Фаусте побольше, но он был весьма и весьма неглуп, и, хотя он и знал шевалье совсем недавно, он довольно быстро заметил, что тот говорит только то, что хочет сказать. Стало быть, расспрашивать его бесполезно, ибо все равно он скажет только то, что сочтет нужным.
– Вы, кажется, не совсем поняли меня, шевалье, – уточнил Тореро. – Спрашиваю вас, можно ли ей доверять?
– А, вот вы о чем? Что же вы сразу не сказали?.. Можно ли доверять Фаусте? Это зависит от огромного множества обстоятельств, известных, естественно, ей одной. Если, к примеру, она обещает вам, что по ее приказу вы будете аккуратно заколоты в какой-нибудь хорошо подготовленной западне – а ей подчас хватает откровенности предупредить о своем злодеянии, – то тут вы можете всецело положиться на нее. Если же она вдруг пообещает вам помощь и содействие, то вы, наверное, поступите разумно, если предварительно разузнаете, до какой степени оные помощь и содействие будут выгодны ей самой. Было бы по меньшей мере неосторожно рассчитывать на нее после того, как вы перестанете быть ей полезны. Если она полюбит вас, будьте начеку: ваш последний час близок как никогда. Если она возненавидит вас – бегите, или вам конец. Если вы оказываете ей услугу, не надейтесь на ее признательность. Вот, например, тот же самый друг рассказывал мне: как-то он спас Фаусте жизнь и постарался побыстрее доставить ее в безопасное место; он думал о том, как бы помочь ей, а она тем временем подстроила ему очередную ловушку, и мой приятель едва не погиб. Нет, я бы не советовал доверять Фаусте!
– Дело в том, что она рассказала мне много необычного. И я был бы не против узнать, до какой степени я могу верить ее словам.
– Фауста никогда не говорит и не делает ничего необычного. Точно так же она никогда не лжет. Она всегда говорит то, что видит – со своей точки зрения… И не ее вина, если эта точка зрения не всегда в точности соответствует истине.
Тореро понял, что ему будет нелегко составить себе полное представление о Фаусте, задавая прямые вопросы. Он рассудил, что самое лучшее – изложить пункт за пунктом различные моменты своей беседы с принцессой.
– Госпожа Фауста, – начал он, – сообщила мне нечто непостижимое, невероятное. Держитесь, шевалье, сейчас я вас удивлю. Она уверяет, будто я… – сын короля!
Пардальян, казалось, нимало не поразился, напротив, это Тореро был ошеломлен спокойствием, с каким шевалье воспринял сообщение, которое сам он считал потрясающим.
– Почему бы и нет, дон Сезар? Я всегда думал, что вы, должно быть, из очень знатной семьи. В вас видна порода, и, несмотря на скромность вашего положения, в вас за доброе лье чувствуется вельможа.
– Вельможа – так уж и быть, шевалье, но, признайтесь, что от вельможи до особы королевской крови, да к тому же еще престолонаследника, наследника испанского трона, – дистанция огромного размера.
– Не буду отрицать. И все-таки мне это не кажется невероятным. Мало того, на мой взгляд, из вас получился бы гораздо более благородный и величественный король, нежели тот подагрический старик, что правит сейчас Испанией.
– И вы можете верить в подобный вздор? – спросил Тореро, пристально вглядываясь в лицо Пардальяна.
Однако лицо шевалье обычно выражало лишь то, что хотелось Пардальяну. В данный момент он считал нужным изображать хладнокровную уверенность, и его взгляд, как никогда проницательный, устремился на озадаченного дона Сезара.
– Почему бы нет? – вновь спросил шевалье. И добавил со странной интонацией:
– Да разве вы сами не поверили в весь этот вздор?
– Да, – откровенно признался Тореро. – Честно говоря, на какой-то момент, в приливе глупого тщеславия, я поверил, будто я – сын короля. Но с тех пор я хорошенько все обдумал, и теперь…
– И теперь? – повторил Пардальян, и глаза его лукаво блеснули.
– Я понимаю всю нелепость подобного утверждения.
– Скажу по совести – я не вижу в этом ничего нелепого, – энергично возразил Пардальян.
– Возможно, вы были бы правы, если бы дело касалось самого этого притязания. Нелепым, на мой взгляд, оно становится из-за нелепых обстоятельств, ему сопутствующих.
– Что вы имеете в виду?
– Да посудите сами – разве это правдоподобно? Я – законный сын короля и его супруги, которую ни в чем нельзя упрекнуть. Почему же тогда с младенчества меня преследует слепая ненависть моего отца? Причем ненависть эта такова, что меня, – ради моего же спасения и ради того, чтобы отвести опасность, – вынуждены были похитить, спрятать и воспитать (если, конечно, тут годится это слово, ибо, в общем-то, я воспитал себя сам) в безвестности, бедности, заброшенности. Вам все это кажется правдоподобным?
– Это и впрямь может показаться странным. Но, учитывая невероятно жестокий и подозрительный характер короля Филиппа, я лично не вижу ничего невероятного в этой истории, хотя она смахивает на роман.
Тореро решительно тряхнул головой.
– Нет, я с вами не согласен, – твердо сказал он. – Условия, в которых я рос, совершенно нормальны и естественны, более того, они кажутся мне просто необходимыми, если речь идет, – а я полагаю, что в моем случае все именно так и обстоит, – о рождении тайном, короче говоря, о рождении ребенка вне брака. Но если наследник престола родился во дворце и на этот счет есть все необходимые документы, то история моего детства кажется мне весьма странной.
Произнеся эти слова очень убежденно и, конечно же, вполне искренне, Тореро погрузился на какое-то время в глубокое раздумье.
