господин де Сен-Жюльен. Все они были совсем еще молоды — старшему не более двадцати шести лет, младшему едва сравнялось двадцать два.
Кончини мечтал собрать вокруг этой четверки большой отряд. Когда он станет полным хозяином в королевстве, это будет его личная гвардия.
Первое и пока единственное поручение Кончини новым своим клевретам было: разыскать Жеана Храброго и арестовать его. В том случае, если юношу доставят связанного по рукам и ногам, Кончини обещал в тот же день отсыпать на четверых двадцать тысяч ливров.
Молодые люди были сильны, отважны и сознавали свою силу. Вчетвером против одного? Тут и делать- то нечего, думали они. Вполне хватит двоих — и то если против них выйдет редкостный исполин.
Не знали они Жеана Храброго…
А Кончини знал. К тому же Эскаргас, Каркань и Гренгай оставили итальянца — значит, они теперь могли находиться вместе с Жеаном. Вследствие этого он ни на миг не задумался нанять на все время раскопок еще три десятка отпетых головорезов.
Их разбили по восемь человек на четыре взвода — каждый под командой Эйно, Сен-Жюльена, Роктая и Лонваля соответственно. Три взвода искали Жеана, один должен был все время сторожить окрестности часовни: Кончини не забывал, что бретер собирается завладеть кладом.
Целый месяц искали они Жеана и не находили его. А тот, между прочим, вовсе и не скрывался! Просто он не сидел на месте, а все время сновал по окрестностям города: чутье говорило ему, что искать Бертиль нужно вне стен Парижа.
Поиски длились четыре недели, а он был не ближе к цели, чем в первый день. Он потерял терпение и остатки надежды и начал подумывать — уж не покончить ли счеты с жизнью ударом кинжала…
Однажды, тринадцатого июня, Жеан все утро бродил между холмом Копо и аббатством Сен-Жермен- де-Пре. Путь немалый!
Затем он вернулся в город, добрался до улицы Арбр-Сек, долго там простоял, забывшись в мечтах, под окошком той, кого разыскивал столь безуспешно, — и с тяжким вздохом двинулся дальше.
Голова его была пуста, сердце ныло от тоски; приступ яростного отчаяния овладел им. Машинально, не разбирая дороги, продолжая свой путь, он оказался на улице Сент-Оноре и сам не заметил, как прошел ее до конца.
В тот день как раз был большой конский базар у подножия холма Сен-Рок. Как известно, холм этот высится прямо у городских ворот — по правую руку, как выйдешь из города. По случаю базарного дня народа толпилось там множество. Жеан замешался в толпу. Мрачные мысли не оставляли его…
От ворот Сент-Оноре до Монмартрских, вдоль городского рва, тянулась длинная полоса земли, обсаженная деревьями — площадка для игры в шары. На такой же точно, перед Арсеналом, мы прежде видели Пардальяна.
Жеан Храбрый остановился и принялся наблюдать за игрой. Впрочем, он за ней не слишком-то следил: он весь был в своих мрачных думах, за гранью реальности… Он оцепенел от усталости и почти не воспринимал того, что происходило вокруг…
В это время через базар проходил Кончини со своими телохранителями. Жеан стоял к нему спиной, но итальянец его узнал. Глаза Кончини засверкали, губы его раздвинула зловещая усмешка, рука схватилась за шпагу. Он весь подобрался, как хищник, готовый к прыжку.
Накинуться на бретера, пока не опомнился, схватить, связать — вот была его первая мысль. Глаза Кончини налились кровью; он озирался кругом, яростно тряся головой. Нет — в такой толчее ничего не сделать! Флорентиец это понял, выругался про себя и, побледнев от ярости, заскрежетал зубами. Подумать только: упустить врага, когда можно разом покончить с ним!
Всадить Жеану кинжал между лопаток и тут же затеряться в толпе? Это возможно — но что за жалкая месть в сравнении с тем, что выношено в мечтах! Кончини еще помедлил — и на губах его вновь мелькнула злобная улыбка. Как хорошо, что он сумел сдержаться! Поняв, что Жеан не в себе, он сразу придумал, как быть.
Кратко отдав приказания, Кончини закутался в плащ и отошел в сторонку. Один из его людей бегом помчался прочь, трое остальных встали в нескольких шагах за спиной у Жеана, не сводя с него глаз. Особо прятаться им было ни к чему: Жеан их не знал. Тем более он не мог догадаться, что это люди Кончини.
По-прежнему задумчивый, он двинулся дальше. Три соглядатая не отставали от него ни на шаг. Кончини следовал поодаль за своими клевретами, надвинув шляпу на глаза и закрыв лицо плащом.
— Радости вам и преуспеяния, господин Жеан, — произнес вдруг степенный голос.
Жеана словно кто ударил. Подобно человеку, вернувшемуся из иного мира, он рассеянно поглядел на того, кто его приветствовал. Тут он пришел в себя, и по губам его пробежала тень улыбки.
— А, это вы. Равальяк! — негромко сказал он. — Говорите, радости и преуспеяния? Провались все к дьяволу! Знать бы мне, исполнится ли ваше пожелание! Когда вы меня окликнули, я как раз думал, не всадить ли себе в сердце кинжал — сами видите, как много радости в этом сердце. А что до преуспеяния… У меня в кармане есть три экю, и это все мое богатство.
И он хрипло и отрывисто расхохотался, подобно безумному.
Равальяк глядел на Жеана с глубоким состраданием; лицо его исказилось, словно и сам он томился той же скорбью…
— Вы так бледны… — сказал он, покачав головой. — Похудели, глаза у вас блестят, как в лихорадке… Уж не больны ли вы?
— Болен? Нет, я здоров как никогда. Вот что болит!
И Жеан несколько раз с силой стукнул себя в грудь.
Равальяк побледнел. По лицу его разлилось отчаяние, взор наполнился страшной мукой, отражавшей тяжкую душевную борьбу. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но лишь глухо застонал.
Жеан, в свою очередь, внимательно вгляделся в Равальяка — и лицо его также выразило сострадание:
— Да ведь и вы, бедный, сами на себя не похожи! Это все ваши мрачные видения. Мало вам бедности — еще нужно нарочно изнурять плоть и стать палачом собственному телу. А ведь вы человек нестарый, неглупый, образованный, собой недурны… Мало ли на свете таких, которые вас не стоят, а живут куда лучше. И вы бы так могли — а отказываетесь от этого ради каких-то химер! Куда же они вас заведут? Страшно вымолвить! Что-то с нами будет?
Жеан с ласковой улыбкой взял Равальяка под руку и продолжал:
— Знаете, я ведь богат. Я вам уже сказал — у меня есть целых три экю. Пойдемте — я вас угощаю. Съедите добрый обед; выпьете бутылочку — и поймете, что не стоит так мрачно смотреть на жизнь. Пойдемте же!
Равальяк с невыразимым умилением молча глядел на него. Слеза блеснула на его ресницах, прокатилась по исхудалой щеке, пропала в клочковатой рыжей бороде. Он вдруг схватил руку Жеана и поднес к губам.
— Полноте! — в изумлении и в смущении воскликнул Жеан. — За что мне такие почести?
— За вашу неизреченную доброту, — взволнованно ответил Равальяк. — Вы забываете свои беды и скорби, чтобы утешить несчастного. А я ведь вам никто. Но знали бы вы…
Он загадочно посмотрел на Жеана; тот — на него.
— Я знаю больше, чем вы полагаете, — произнес Жеан.
Равальяк вздрогнул; взгляд его стал тревожен. Тогда Жеан прибавил с деланной веселостью:
— Прежде всего, я знаю, что сейчас пять часов, я совсем забыл про обед, а теперь умираю от голода и с ума схожу от жажды. Черт побери мою забывчивость! От голода мне и было так тоскливо — как я раньше не догадался! Пойдемте — поев, мы станем другими людьми, вот увидите!
Равальяк не тронулся с места, но вовсе не из застенчивости, как подумал было Жеан. Вот каковы были мысли Равальяка: «Что это? Или у меня камень вместо сердца? Даже такая доброта — и то не может тронуть меня! А отчего? Все этот демон ревности! Он любим… он, он, а не я! Он пожалел меня. Он — меня пожалел! А я не пожалел его юности, оставляя наедине с отчаянием! Возможно ли? Но нет! Я не простой человек — я вершитель Божия правосудия, и останусь им и впредь. Я должен быть выше людских слабостей. Если я промолчу — буду недостоин своей миссии. Итак, я все скажу. Так надо — я должен очиститься этой жертвой. «
