парижских окрестностей. С высоты своей «голубятни» они видели как на ладони покрытые дерном земляные валы и рвы, вдоль которых тянулись сады, огороды и площадки для игр. Немного дальше находился квартал Вильнев-сюр-Гравуа, частично разрушенный артиллерией короля, когда тот осаждал свой город, и по- прежнему лежавший в руинах. Дальше — болота, фруктовые сады, поля, мельницы, весело взмахивающие крыльями. Сельский пейзаж, одним словом — в ту пору цветущий и благоуханный. Подлинная панорама окрестностей Парижа, красоту которых эти трое при всей грубоватости их натур не могли не чувствовать.
Придя к себе, они разложили провиант на сундуке-столе. С тех пор, как они поужинали, прошло не больше двух часов. Но только что им пришлось пережить одно из сильнейших потрясений в своей жизни. А волнение, как известно, действует разрушительно. Им казалось, что желудки у них пусты настолько, что заполнить их не удастся никогда. Рассевшись, они принялись уписывать съестное с такой жадностью, будто не ели с предыдущего дня. Одновременно они держали совет.
Из общих наблюдений вытекало, что Жеан все-таки заболел. Каркань, который едва не угодил в свое время в монахи и получил некоторое образование, дошел даже до утверждения, что Жеан одержим каким- то злым демоном, поклявшимся уничтожить его. Каркань полагал, что для изгнания беса следовало бы заказать несколько проповедей. Всем троим эта идея показалась настолько удачной, что они тут же собрали необходимую сумму.
— А что до нас, разве мы не были всегда честными парнями, черт побери?
— Это можно доказать. Кто-нибудь когда-нибудь посмел сказать в нашем присутствии, что мы — воры?.. Ведь нет же, верно?.. Так в чем же дело?..
Следует заметить, что им не приходило в голову уклониться от требований своего вожака и приняться за старое. Они дали слово и посчитали бы себя бесчестными, нарушив его. Они вполне искренне строили планы честной жизни, поскольку этого захотел Жеан.
Это занятие естественно подвело их к тому, чтобы подсчитать свои финансы. Выяснилось, что они имеют примерно четыреста ливров. Сумма внушительная.
Но это было не все. Они располагали кое-какими драгоценностями, отнятыми у Кончини. Следовало их продать. Товар тянул на две тысячи восемьсот ливров. Этого могло бы хватить на целый год безбедной жизни. Но…
У Гренгая была сестра — Перетта-милашка, о которой мы уже упоминали. Свое прозвище она вполне заслужила, ибо действительно была очень хороша собой. И вот эта девушка, дочь проститутки и бандита, воспитанная Бог знает кем, решилась вести честную жизнь, зарабатывая не развратом, а трудом.
Хрупкая и изящная, она выполняла тяжелую работу прачки. С редким мужеством и необыкновенной волей она сохраняла целомудрие, чистоту и скромность, какими не блистали и дочери состоятельных горожан. Даже любовника у нее не было.
Хотя один поклонник все-таки имелся: это был Каркань, глубоко и искренне полюбивший девушку. И что же сделал этот бродяга, шальной малый, забияка, головорез, браво, бандит, влюбившись в чистую девочку? Он пошел к Гренгаю, как к главе семьи, и с простосердечным почтением попросил у того руки его сестры. Мы уже говорили, что Каркань считался простаком. Теперь вы можете убедиться, что это была истинная правда.
Гренгай передал девушке предложение своего друга и принялся всячески его расхваливать. Но к его огромному удивлению и к большому расстройству Карканя, Перетта решительно отвергла предложенную ей партию. Она еще не чувствует готовности к супружеству, таков был ее ответ. Не теряя присутствия духа, Гренгай настойчиво повторял свои попытки. После упорного сопротивления Перетта в конце концов заявила, что решит через несколько лет.
Влюбленному пришлось довольствоваться этим расплывчатым обещанием. В глубине души (ибо все влюбленные отличаются стойкостью) он считал себя женихом девушки. Возможно, он слишком забегал вперед. Впрочем, как ни глубока была эта любовь, она нисколько не мешала Карканю хорошо пить, хорошо есть и отлично спать — одним словом, вести беспутное существование. Он полагал, что еще придет время остепениться, когда их с Переттой соединят узы законного брака. Прав ли он был? Это не наше дело.
Как бы то ни было, когда у друзей закружились головы от получившейся в результате подсчетов суммы, Каркань весьма кстати вспомнил, что Перетта слишком слаба и хрупка для той работы, что ей приходится исполнять. Девушка мечтала о тысяче ливров, с которыми она завела бы собственное дело, наняв нескольких работниц и оставив себе для стирки лишь тонкое белье знатных дам. Эта работа была бы по ее силам, да и мастерства ей вполне хватало.
Поразмыслив, Каркань отозвал Гренгая в сторону и смело предложил от них двоих выделить девушке двенадцать сотен ливров, дабы свершилась ее заветная мечта. Мысль показалась Гренгаю превосходной, и он согласился, не задумываясь.
Деньги были быстро разделены на три части. Дележка была любимым занятием троих храбрецов — в сущности, вполне невинное удовольствие. Эскаргас заметил, что его приятели взяли по шесть тысяч из своей доли, а остальное положили в сундук. Поскольку У обоих были такие лица, словно они готовят забавную шутку, он осведомился, в чем дело. Ему бесхитростно ответили. Эскаргас, очень рассердившись, заявил, что тоже желает внести свою долю в благополучие Перетты, и протянул шестьсот ливров. Право, эти трое головорезов совсем не заслуживали веревки, на которой им рано или поздно суждено было повиснуть, подобно неким чудовищным плодам.
Таким образом, Перетта-милашка должна была получить восемнадцать сотен ливров вместо тысячи, о которой так долго грезила. Гренгай немедленно отнес ей деньги. Ни от кого другого, кроме брата, эта странная и гордая девушка их бы не приняла.
Итак, у наших храбрецов оставалось четырнадцать сотен ливров. Ну так что ж! С этим можно было спокойно прожить добрых шесть месяцев.
Глава 37
КАРКАНЬ НАХОДИТ СПОСОБ ПООБЕДАТЬ БЕЗ ДЕНЕГ
Четырнадцать сотен ливров исчезли за две недели. Как это могло произойти?
Неужели трое молодцов стали забавы ради швырять свои золотые экю в Сену? Или принялись скупать все, что попадется на глаза? Или, наконец, предались безудержному разгулу? Вовсе нет.
Они не сделали ни одного приобретения, а жили довольно разумно. При их скромных запросах им должно было хватить этих денег по меньшей мере на два-три месяца, что, согласитесь, совсем неплохо.
Но бедняги привыкли играть в кости в тех кабачках, куда захаживали пропустить стаканчик-другой. А поскольку сами они дали клятву быть честными, то, по наивности своей, решили, что вместе с ними ступят на путь праведный и все остальные парижские мошенники. Поэтому им и в голову не приходило опасаться жульничества.
Однажды — воистину, это был черный для них день! — они сели за стол с компанией из трех жуликов. Дальше все было разыграно по нотам. Меньше чем за час наши храбрецы проигрались до последнего су. К тому же им пришлось удирать во весь дух от взбешенного кабатчика, заплатить которому было уже нечем — ибо негодяи, обчистившие их карманы, успели заблаговременно смыться.
Это была катастрофа. В прежние времена они поправили бы свои дела, посидев ночку в засаде. Но теперь, когда они превратились в честных людей, это означало самую страшную нищету и настоящий голод — как и предрекал им вожак.
Они продали роскошные костюмы и шпаги, оплаченные щедротами Кончини, оставив себе только по боевой рапире и одежду на каждый день. К счастью, наряды эти, сшитые из прочного и почти нового сукна, были пока в прекрасном состоянии, так что наши храбрецы сохраняли свой представительный облик.
Вырученных от продажи экю хватило на неделю — благодаря режиму жесточайшей, хотя и несколько запоздалой, экономии. Жеан, видя своих бывших подручных в приличном виде и в беспечном, как всегда, расположении духа, не догадывался об их плачевных делах — они же, разумеется, об этом и словом не обмолвились.
Мы вновь встречаемся с ними в первых числах июня. Четыре часа пополудни. Стоит прекрасная погода. Ослепительно яркое солнце заливает своими лучами землю. Это один из тех дней, когда все в природе дышит счастьем и полнотой жизни.
В этот день Гренгаю, Эскаргасу и Карканю вместо завтрака пришлось потуже затянуть пояса. Они
