под балконом своей милой…
Посвященные в секрет придворные также начали рыскать вокруг дома той, кому предстояло превратиться в могущественную фаворитку…
Им удалось выведать, что девушку называют просто «мадемуазель Бертиль», что она никогда не покидает своего жилища и лишь по воскресным дням ходит на мессу в часовню Сент-Пле. В этом случае ее сопровождает почтенная матрона, известная под именем госпожи Колин Коль. Некоторым счастливцам удалось даже взглянуть одним глазком на мадемуазель Бертиль, и все они восторженно славили ее идеальную красоту.
Ближе к вечеру того дня, когда произошли описанные нами выше события, король находился в своей спальне. Он сидел в низком кресле, машинально постукивая пальцами по футляру очков. Время от времени из груди его вырывался тяжкий вздох, и он со стоном произносил:
— Где застрял Ла Варен?
И мысли его вновь обращались к предмету страсти:
— Ни одна женщина не потрясала меня так, как эта! Бертиль! Прелестное имя… такое милое, такое светлое! Бертиль! Дьявольщина! Отчего я чувствую это непонятное смущение? Быть может, ее чистота и невинность тому причиной? Я не узнаю самого себя! Мерзавец Ла Варен все не идет!
Внезапно Генрих IV хлопнул себя по ляжкам и поднялся, бормоча:
— Никак не могу вспомнить, как ни стараюсь… кого мне напоминает ее кроткое лицо? Кого же? Это явно из тех красавиц, что были у меня прежде… но кто?
Он несколько раз прошелся по комнате тем стремительным шагом, что приводил в отчаяние старого Сюлли, вынужденного подлаживаться к монарху при обсуждении насущных дел.
— Клянусь Святой пятницей! — вскричал вдруг король. — Вспомнил! Сожи!
С задумчивым видом он вновь опустился в кресло, продолжая размышлять вслух:
— Да, владычица сердца моего Бертиль похожа на мадемуазель Сожи… Сожи! Гм, давненько это было! Кажется, я вел себя не вполне безупречно по отношению к этой девице… Да простит мне Господь, я взял ее чуть ли не силой…. С лишком хорошо поужинал, да… Гм! Однако чем больше я об этом думаю… Занятно, как отчетливо и полно все вспоминаешь, если всерьез вглядываешься в прошлое… Бедняжка Сожи! Кажется, она умерла при родах, а ребенок остался жив… и сейчас ему… около шестнадцати… это возраст Бертиль!
Судя по всему, подозрение впервые затронуло душу короля, ибо он повторил задумчиво:
— Возраст Бертиль!
Он постарался отогнать мысль, уже зародившуюся в его мозгу:
— Мальчик это был или девочка? Дьявол меня забери, если я помню… Я бы никогда не подумал об этом, не будь смутного сходства… Да и такое ли уж оно смутное? Гм!
И он воскликнул, чтобы окончательно разделаться с неприятным воспоминанием:
— Клянусь Богом, я рад, что все так получилось… Теперь я спокоен… Ради прекрасных глаз Бертиль я прикажу разыскать ребенка этой несчастной Сожи и, будь то мальчик или девочка, обеспечу ему достойное будущее… Решение принято, и я от него не отступлю… В конце концов, это моя плоть и кровь… Но куда же запропастился мошенник Ла Варен?
Едва король успел чуть ли не в сотый раз повторить этот вопрос, как на пороге спальни возник маркиз. У наперсника был сияющий вид, и он вскричал с фамильярностью, которую Генрих IV поощрял в своем окружении, умея, впрочем, по-королевски осадить тех, кто заходил слишком далеко:
— Победа, сир! Победа!
Король, смертельно побледнев, приложил руку к груди и пошатнулся.
— Ла Варен, — прошептал он, — Ла Варен, друг мой, не искушай меня ложной радостью… я могу лишиться чувств.
В самом деле, монарх был на грани обморока.
— Победа, говорю вам! Сегодня вечером вас впустят в дом!
Одним прыжком король оказался на ногах, и лицо его озарилось ликованием:
— Это правда? Ах, друг мой, ты спасаешь меня! Я изнывал, я, можно сказать, умирал… Роль несчастного влюбленного мне не подходит… Значит, сегодня вечером? Как ты этого добился? Ты видел ее? Говорил с ней? Любит ли она меня хоть немножко? Не утаивай от меня ничего, Ла Варен… Сегодня вечером я встречусь с ней… наконец-то! Дьявольщина! Как прекрасна жизнь и какой сегодня изумительный день! Говори. Расскажи мне все… Да говори же! Из тебя слова надо клещами тянуть!
— Черт возьми! Вы не даете мне и рта раскрыть! Если говорить коротко, то я договорился с квартирной хозяйкой, которая откроет нам дверь сегодня вечером.
— С этой матроной, которая казалась неподкупной?
Ла Варен пожал плечами.
— Дело было только в цене, — сказал он. — Это стоило мне двадцать тысяч ливров, ни больше ни меньше.
Одновременно он следил краем глаза за королем, чтобы видеть, какое впечатление произведет названная им сумма.
Генрих IV умел быть щедрым в любви, однако с приспешниками своими предпочитал расплачиваться не наличными.
— Ты просил у меня место генерального интенданта почтового ведомства, — сказал он. — Оно твое.
Ла Варен согнулся в глубочайшем поклоне, не помня себя от счастья и тихонько бормоча:
— Я провернул славное дельце! Это место сторицей окупит десять тысяч ливров, которые пришлось отдать этой ведьме Колин Коль, придуши ее дьявол!
— А теперь расскажи мне все подробно, — весело произнес король, обретя свою прежнюю живость.
Пока бывший повар, ставший подручным короля и получивший титул маркиза де Ла Варена, рассказывал своему господину, как он обманом прокрался в дом невинной девочки, которую ожидало бесчестье, в другом крыле Лувра происходила сцена, весьма важная для дальнейшего развития событий.
На некоем подобии шезлонга, называемого летней постелью, небрежно развалилась молодая женщина. Молочной белизной кожи, что встречается иногда у брюнеток, вьющимися от природы прекрасными черными волосами, правильными чертами лица, пурпурными чувственными губами, темными, но холодными глазами, полнотой тела она напоминала великолепную Юнону в расцвете красоты.
Это была Мария Медичи, королева Франции.
На складном стуле, обитом малиновым бархатом, сидела вторая молодая женщина, худая и нескладная, со свинцовым цветом лица, слишком большим ртом и одним плечом выше другого — женщина, которая, казалось, была выбрана за уродливость свою, дабы выгоднее оттенить безупречную прелесть королевы. Лишь в одном это обиженное природой создание превосходило повелительницу Франции — ее огромные черные глаза горели мрачным огнем, что свидетельствовало о силе духа, пожираемого неугасимым пламенем.
Это была Леонора Доре, более известная под именем Галигаи, фрейлина королевы и законная супруга синьора Кончино Кончини — еще не маркиза, еще не маршала, еще не первого министра, но всех этих титулов она жаждет для него… и метит даже выше… ибо он уже стал, она это знает, любовником Марии Медичи… Именно на эту безумную страсть она и рассчитывает, строя самые смелые планы на будущее.
Этой загадочной женщиной владело только одно подлинно глубокое чувство — любовь к Кончини; только одно честолюбивое устремление — возвышение Кончини. Быть может, она таила надежду, что, подняв его на вершину, доступную лишь тем, кто родился у подножия трона, сумеет высечь искру, от которой воспламенится сердце, до сих пор для нее закрытое — ибо он ее не любит и, возможно, не любил никогда!
Как бы то ни было, она решила сделать Кончини всемогущим и ради этой цели бросила обожаемого мужа в объятия королевы… королевы, способной дать ему власть. Именно ради этой цели она обошла или устранила все препятствия… все, кроме одного — самого страшного, самого опасного! Отныне на пути ее стоит только король, и Леонора решила устранить его, как и всех прочих. Она хочет теперь, подчинив своей железной неумолимой воле слабохарактерную непостоянную королеву, принудить ее к сообщничеству,
