на улицу Шан-Флери, прославленную своим гостеприимством в любое время суток.
К полудню следующего дня они все еще сидели в кабачке, правда, переместившись на улицу Тиршап, параллельную улице Арбр-Сек. Инстинкт привел их поближе к жилищу вожака -Жеана.
Естественно, именно о нем они и говорили. И о маленькой мадемуазель — так они называли Бертиль, — которая оказалась дочерью короля. И о достойном дворянине (Пардальяне), которого пришлось разбудить посреди ночи. И о Кончини, с которым они сыграли такую славную шутку накануне, что теперь к нему лучше было не соваться. Словом, они заново переживали все перипетии недавнего приключения.
— Однако же мы остались без работы, — заметил практичный Каркань. — Пора подумать о пропитании. Боюсь, миновали для нас хорошие денечки.
— Ба! Да разве наш Жеан о нас не позаботится?
— Еще бы! Он женится на своей мадемуазель… а та, должно быть, богата, как… как королевская дочь, черт возьми! И мы пойдем к нему на службу.
Эта приятная перспектива несколько успокоила Карканя.
— Эх! — воскликнул Гренгай, вдруг залившись смехом. — Какую рожу, верно, скорчил Кончини, когда господин Жеан пришел развязывать его.
— Ты думаешь, он туда вернулся?
— Сам рассуди, Каркань, неужели господину Жеану не о чем переговорить с Кончини?
— Бедняга Каркань, — жалостливо произнес Эскаргас, — он почти так же глуп, как брат Парфе Гулар.
— Откуда же мне было знать? — пробурчал недовольно Каркань, очень задетый сравнением с Парфе Гуларом, чьи глупость и невежество вошли в пословицу.
— Можешь не сомневаться, — серьезно промолвил Гренгай, — Жеан туда вернулся, как только вышел из Бычьего дворца… и объяснил Кончини при помощи одного из своих неотразимых ударов, что к его невесте лучше не приставать.
— Так что Кончини сейчас, — авторитетно подтвердил Эскаргас, — наверное, уже помер, проглотив несколько дюймов стали. Такое угощение переваривается с большим трудом.
— И пусть сатана примет его душу! — елейным тоном добавил Гренгай, которого немедля поддержали товарищи, возгласив проникновенно:
— Аминь!
И наши храбрецы от души расхохотались.
Выйдя наконец из кабачка, они двинулись куда глаза глядят и буквально через пятьдесят шагов натолкнулись… на кого бы вы думали? Да на Кончини же! Он, только что ими похороненный, шел прямо на них! Живой Кончини — из мяса и костей, в полном здравии, такой же нарядный и элегантный, как всегда. Они едва успели нырнуть в ближайшую подворотню. Кончини прошествовал мимо, не заметив наших храбрецов.
Приятели переглянулись, не говоря ни слова. Все были бледны, и во взглядах читалась одна и та же мысль. Гренгай, опомнившись первым, схватился за эфес шпаги и сказал просто:
— Пошли!
Никаких объяснений не потребовалось. Меньше чем через минуту они уже стояли у дома Жеана.
Гренгай помчался наверх, перескакивая через четыре ступеньки разом; но спустился почти тут же с вытянувшимся лицом.
— Ну что? — вскричали двое других в тревоге.
— Дверь не заперта, кровать не разобрана. Значит, к себе он не возвращался.
Они удрученно переглянулись. Гренгай размышлял, дергая себя за нос.
— Может быть, он все-таки не ходил на улицу Ра? — робко предположил Каркань.
— А Кончини сам развязался! — промолвил Гренгай, пожимая плечами.
— Однако Кончини не смог бы справиться с нашим Жеаном, — сказал Эскаргас. — Но мы своими глазами видели Кончини.
— Господин Жеан разделался бы с Кончини в два счета, если бы захотел, — решительно заявил Каркань.
— Ослы вы оба, — заявил без всяких церемоний Гренгай. — Да разве не понятно вам, остолопы, что если Кончини гуляет живой и невредимый на свободе, то он подстроил нашему Жеану какую-нибудь предательскую ловушку? Что дом этот на улице Ра, что его хозяин большого доверия у меня не вызывают.
Состоялось нечто вроде военного совета, в результате которого они решили установить наблюдение за любовным гнездышком Кончини. Проведя там весь остаток дня, они так и не смогли проникнуть вовнутрь. Наступила ночь. Они говорили себе, что если Жеан еще жив, то Кончини непременно явится, чтобы разделаться с ним. По правде говоря, они еще не придумали, что делать в этом случае. Их заветной мечтой было войти в дом.
Подменяя друг друга, они не спускали с дома глаз — пока один сторожил, двое других спали, завернувшись в плащи. К счастью, жизнь их достаточно закалила, и ночь на свежем воздухе не казалась им слишком тяжелым испытанием.
На следующее утро Гренгай, взявший на себя командование, отослал Эскаргаса к дому на улице Сент- Оноре, а Карканя — на Новый мост. Каждый из них получил точнейшие инструкции. Сам же парижанин остался на улице Ра.
Тянулись бесконечные, мучительные часы, но терпение храбрецов не иссякало. Внезапно Гренгай, с силой хлопнув себя по лбу, разразился проклятиями по своему адресу:
— Ах, я олух царя небесного! Тупая скотина! Чтобы меня лихорадка скрутила! Чтоб кабан на части разодрал! Как же я не подумал об этом раньше?
И он помчался стрелой на постоялый двор «Паспарту» на улице Сен-Дени, намереваясь найти Пардальяна, даже имени которого он не знал. Однако Жеан в трудную минуту обратился именно к нему, стало быть, это был преданный друг. Оказавшись в свою очередь в затруднении, Гренгай решил обратиться к другу вожака.
Ему посчастливилось: Пардальян сидел в общем зале, за столиком у окна, и был занят разделкой весьма аппетитного на вид гуся.
Гренгай запыхался от бега и от волнения. Кроме того, весь облик Пардальяна внушал ему почтение, близкое к трепету; в крайнем смущении он уже говорил себе, что излишне погорячился и что не осмелится потревожить этого человека, в котором, несмотря на простоту манер, сразу угадал знатного вельможу.
Но было уже поздно, поскольку Пардальян заметил его. Собрав свою смелость, Гренгай приблизился к столу, подметая пол перьями шляпы и кланяясь на каждом шагу.
— Простите меня, монсеньор, — пролепетал он сдавленным голосом, — с моей стороны это. дерзость, но речь идет о серьезном деле… очень серьезном…
Пардальян пристально поглядел на бандита. Он увидел и смятение его, и тревогу. Того же беглого взгляда ему хватило, чтобы понять: бедняга давно ничего не ел. Действительно, Гренгай, оголодавший за время бдения у дома Кончини, не удержавшись, покосился на поджаристого гуся. Пардальян приветливо улыбнулся и спросил благожелательным тоном:
— Вам нужен именно я, храбрец?
— Да, монсеньор, — ответил Гренгай, согнувшись в поклоне пополам.
— Прекрасно, — спокойно промолвил Пардальян.
И поманив к себе хозяйку, миловидную, пухлую и улыбчивую женщину лет тридцати пяти, которая, судя по всему, относилась к нему с особым вниманием, приказал:
— Госпожа Николь, будьте любезны поставить еще один прибор.
А затем, повернувшись к ошеломленному Гренгаю, добавил:
— Присядьте, храбрец… отведайте этого гуся, потому что он вам, вижу, пришелся по душе.
При этом неожиданном приглашении на хитрой физиономии парижанина попеременно отразились самые разнообразные чувства: удовольствие, гордость, досада, сожаление… Поклонившись еще раз, он выпрямился и, честно поглядев в глаза Пардальяну, произнес с оттенком грусти, не лишенной достоинства:
— Монсеньор, вы забыли, что я обыкновенный бродяга… бандит. Это слишком большая часть для меня.
