они предоставляют ему для этого хоть малейшую возможность «.
— Я не понимаю, — обескураженно проговорил Картер. — Почему вы мне не верите?
— Я видела твои дела и знаю, на что ты способен, — отозвалась Лизбет.
— Ответьте же, вам она знакома?
— Может быть. Может быть, я — её подруга. А с какой стати тебе вздумалось помогать ей?
— Я искал её все годы со дня её исчезновения. Её похитили из Иннмэн-Пика. Я хочу освободить её и увести из этого Дома.
— Ложь! — вскричала Лизбет, забыв об избранной ею роли. Все пошло совсем не так, как она ожидала. — Ты… Вы снова лжёте!
— Лизбет, это ты?!
Это было слишком. Даже попав в западню, он смог перехитрить её. Он узнал её! Теперь небось сумеет уговорами заставить вывести его из подземелья. Он слишком хитёр, слишком могуществен — настоящее злое божество. Лизбет отползла от решётки и выкрикнула:
— «Прошло двадцать лет… Двадцать лет! Двадцать лет я была одинокой и никому не нужной!»
С этими словами она вскочила и бросилась прочь, минуя комнату за комнатой, и в конце концов выбежала в сад. Она вновь забралась в своё убежище под сплетение колючих стеблей. Там она пролежала несколько часов, как в бреду, цитируя строки «Грозового перевала».
— «Не надо было тебе с ним говорить! Он был в дурном расположении духа, и теперь ты все испортил. Его выпорют! О, как мне страшно думать о том, что его станут пороть! У меня пропал аппетит. Зачем ты стал говорить с ним, Эдгар?»
Но вот наконец Лизбет совладала с собой и прошептала:
— Я не скажу ему больше ни слова, пока он не будет умирать от жажды.
ВНУТРЕННИЕ ПОКОИ
Даскин и Грегори устроились на привал под высоким куполом из оранжевого песчаника, в круге красноватого света, отбрасываемого газовыми светильниками. В полумраке невозможно было толком разглядеть зал, лишённый какого-либо стиля. Казалось, здесь расположилась кладовая, куда стаскивали всевозможный архитектурный хлам. В тридцати футах над головами друзей горели лампы, как бы подвешенные прямо в воздухе, но они не освещали ровным счётом ничего. Из центра зала вверх уводила лестница, и где она заканчивалась, было непонятно. Стропила и колонны перекрещивались между собой, но похоже, служили опорами для пустоты. В полу зияли чёрные провалы. Галереи, вместо того чтобы идти по горизонтали, торчали вертикально. По кругу тянулись чудовищные фрески, изображавшие плоские абстрактные фигуры — отдельные головы и руки, перемешанные с различными предметами, в результате чего рисунки производили впечатление обезумевших иероглифов. Из стен торчали головы горгулий правильной геометрической формы, на досках пола и карнизах были вырезаны обрывки математических формул, отдельные числа, какие-то бессмысленные слова. Под соединяющимися самыми немыслимыми углами стропилами вершили симметричные танцевальные па летучие мыши с квадратными крыльями и мордочками, вытянутыми и заострёнными наподобие гусиных перьев. Их писк напоминал скрежет гвоздя по стеклу. По стенам ползали крошечные паучки с тельцами-палочками.
На время привала Даскин погасил свой фонарь. Он жутко устал, весь взмок и был уверен в том, что они с Грегори безнадёжно заплутали. Уже трое суток они скитались по дому и не встретили ни души. Даскин бросил взгляд на кузена: тот крепко спал и во сне шевелил губами, но вдруг он испуганно вскрикнул и рывком сел, выпучив глаза.
— Что с тобой? — озабоченно спросил Даскин. Грегори оторопело огляделся по сторонам, сообразил, где находится, вздохнул и протёр глаза.
— Просто дурной сон.
— Да кому бы здесь не снились кошмары? Ни мебели, ни людей, лампы еле светят — ни дать ни взять гигантский мавзолей.
— Дом пока не приспособлен для жилья, — заключил Грегори. — Он ещё недостроен. Но я тоже думал, что мы здесь встретим не одного анархиста.
— Это просто воплощённое безумие, а не дом, — проворчал Даскин. — Комнаты невесть какой формы, коридоры, ведущие в никуда, низкие потолки, ходить под которыми можно только пригнувшись. Я-то думал, тут все будет по науке. Если анархисты стремятся насадить Порядок, то почему здесь все так хаотично?
— Может быть, они учатся в процессе работы, — пожал плечами Грегори. — Представь себе, что компания интеллектуалов собралась и поставила себе цель изменить Вселенную, перекроить физические законы природы. Мысль, спору нет, дурацкая, но смелая. Краеугольный Камень является для них средством для достижения цели, но они должны найти и метод, а поиски метода сопряжены с проведением экспериментов. Трансформация жителей Муммут Кетровиана — первый, пробный шаг. Наверняка это меньшее из того, чего стремятся добиться анархисты. Точно так же с этой частью дома. Для того чтобы создать совершённый мир, приходится идти путём проб и ошибок. А вот в способности видоизменять части Эвенмера они преуспели гораздо больше.
— И уж тем более — в способности прятаться от нас, — вздохнул Даскин и устремил взгляд вверх, к чёрным стропилам. — Послушать тебя, так они просто герои.
Грегори усмехнулся:
— Просто стараюсь быть объективным. Как ты можешь узнать, каково твоё мнение по тому или иному вопросу, если не услышишь мнения своего противника?
— Не знаю, — покачал головой Даскин. — Но думаю, нам пора трогаться. Этот дом настолько велик, что мы тут ещё несколько недель можем проплутать. — Он встал и зажёг фонарь.
Пройдя под высоченным куполом, друзья вышли в унылый коридор, который незамедлительно разделился на три отдельных прохода. Через каждый дюйм на стенах висели резные маски. Свет фонаря выхватывал из мрака узкие прорези глазниц, из которых торчали зловещие шипы. На полу плясали тени, подобные то свернувшимся в клубок гадюкам, то ощетинившимся гвоздями крестам, то страшным ликам ведьм, то пастям морских змей. Воздух был холодным, но затхлым, что было неестественно, как, впрочем, и все в этом доме. Половицы, стены, дверные ручки — все выглядело нематериальным, неживым. Даскин не находил слов для описания того, что окружало его, — разве что мог назвать все это чужеродным. Дом угнетающе действовал на него, он безнадёжно устал, утратил способность думать о главной задаче своего пребывания здесь и очень тревожился о брате. Прав ли был Грегори? Неужели в деяниях анархистов и правда есть рациональное зерно? Неужели они с Картером — лишь часть старого порядка и безнадёжно отставшие от жизни лидеры отмирающего союза? Даскин вдруг понял, что совершенно ничего не знает о доктрине анархистов.
Ещё восемь часов Даскин и Грегори брели среди хитросплетений безумной архитектуры, пересекали по хрупким мостикам бездонные пропасти, открывали двери, за которыми оказывались глухие кирпичные стены, сворачивали за углы и упирались в тупики, украшенные резьбой в виде страшных оскаленных морд. В конце концов оба путника измучились и изнемогли. У обоих разболелись глаза от необходимости непрерывно вглядываться в темноту. Кое-как перекусив скудными припасами, они расстелили одеяла на голом полу. Даскину снилось, будто он таскает землю столовой ложкой, пересыпая её из одной ямы в другую. Когда наконец Грегори разбудил его шесть часов спустя, он обрадованно потянулся и пробормотал:
— Ненавижу темноту.
Друзья снова тронулись в путь и через пять часов миновали двустворчатую дверь, за которой их ждал забранный дубовыми панелями коридор с темно-зеленой ковровой дорожкой. У входа стояло палисандровое бюро. В канделябрах горели газовые светильники, на одной из стен висел щит, на котором был выгравирован девиз: «Mundus Vult Decipi» — «Мир хочет быть обманутым» (лат.). Чуть дальше на стене висел гобелен с изображением большой толпы людей в шляпах с высокими тульями. Казалось, люди с гобелена пристально вглядываются в тех, кто проходит по коридору.
— Тут больше порядка, — ошеломлённо прошептал Даскин. Грегори улыбнулся:
— Пойдём.
Проходя мимо гобелена, Даскин невольно поёжился — настолько неприятны были взгляды изображённых на нем людей, одетых в серые плащи анархистов.
Ещё несколько дверей друзья миновали, так и не встретив врагов, и вскоре подошли к лестнице весьма необычной конструкции. Её ступени покоились на металлических столбах, но ни перил, ни столбиков
