– И?..
Фон Фенн небрежно кивнул головой:
– Это не имеет значения…
Потом, уставившись на руины солдатской казармы, продолжил незаинтересованным тоном:
– Я давно хотел спросить вас…
Помолчав, полковник продолжил:
– Верите ли вы в Бога, майор Канн?
– Я вас не понимаю, – нервно процедил Канн.
– Не в какого-то абстрактного бога… в далекого бога. Не в иконописный лик, изображенный на дереве, или в мускулистую фигуру, вытесанную из мрамора. Но в настоящего Бога, которого вы можете видеть так, как я вижу вас и как вы видите меня. Не во всесильных обитателей Валгаллы или в пророков, запросто перемещающих моря и горы. А просто в единого Бога, похожего на меня или на вас. Из плоти и крови. Способного ненавидеть и любить, судить и прощать, страдать и истекать кровью…
Отто фон Фенн повернулся к Канну, внимательно посмотрел на него и продолжил:
– Способного грешить.
– Не понимаю, какого бога вы имеете в виду, герр оберет, – с отвращением отозвался эсэсовец.
– Я имею в виду того Бога, который обладает замечательным чувством юмора, – уверенно продолжил фон Фенн. – Таким замечательным, что это позволило погубить всех, кто сегодня ночью был в вашей резиденции. Всех, кроме вас.
– Что вы хотите этим сказать?
– Солдаты, которые охраняли вас… Их убили не бомбы.
Несмотря на боль, разрывающую грудь, Канн встал и подошел к фон Фенну:
– А какое отношение к этому имею я?
Отто фон Фенн посмотрел ему прямо в глаза и процедил:
– Ты не понимаешь меня? А я ведь все еще говорю по-немецки, жестокая ты скотина!
– Прошу вас…
– Не знаю, что ты ищешь здесь, меня это не интересует. Но я знаю, что более не намерен терпеть здесь твое присутствие!
– Мое присутствие не зависит от вашего желания, полковник.
– О, здесь ты серьезно ошибаешься. Только идиот не в состоянии понять, к чему все это ведет. Теперь субординация, приказы, приоритеты уже не имеют никакого значения. О нет. Это Балканы! А мы – солдаты армии, которая проигрывает войну. Здесь люди исчезают по ночам, здесь их съедают живьем. Завтра тебя могут найти мертвым в какой-нибудь канаве. С пулей в голове или разодранного на куски – какая разница. Я думаю, по тебе не заплачет даже твоя шлюха-мать. Но будь уверен… Я смогу устроить так, что с тобой непременно что-то случится.
– Вы мне угрожаете?
– Перестань болтать, говнюк. Стоит мне пошевелить пальцем, и Рихтер позаботится о тебе. Несчастный случай, автомобильная авария, сердечный приступ… Это было бы симпатично. Тебя похоронили бы со всеми почестями. Я бы даже выступил с надгробной речью. Хотя мне больше бы понравилось, если бы ты стал очередной жертвой маньяка, который убивает наших солдат. Рихтер очень способный офицер… Я уверен, он может найти исполнителя, который устроит как следует. Как ты думаешь, принимают в Валгалле рыцарей ордена Мертвой головы без такой столь необходимой принадлежности?
Несколько долгих секунд молчания воздвигли между ними стену. Сквозь нее пробивался равнодушный голос фон Фенна:
– Теперь вы поняли меня, штурмбаннфюрер?
Канн, проглотив слюну, собрался было что-то сказать, но, вновь натолкнувшись на взгляд фон Фенна, отказался от этой мысли. Он тяжело дышал – грудь сильно болела, но еще тяжелее было вынести унижение, которому его подверг полковник. После минутного молчания он с трудом выдавил:
– Да…
– Вот видите, это совсем нетрудно, штурмбаннфюрер! Мы прекрасно поняли друг друга. – Фон Фенн улыбнулся и похлопал его по плечу. – В конце концов, мы ведь оба арийцы, не так ли?
20
Крсман Теофилович смотрел на свою Данку.
Она не была испуганной, не была озабоченной, а просто-напросто дьявольски равнодушной. Она смотрела на него точно так же, как и каждое утро на протяжении многих лет. Ее взгляд говорил: «Ты виноват. Ты виноват во всем том, что случилось. Виноват в том, что прошлой ночью нас бомбили. Виноват в том, что коммунисты пытались убить нас. Виноват в том, что из-за тебя я не вышла замуж за другого человека. Но больше всего ты виноват в том, что у нас нет детей…»
Тем не менее нынешним утром ему было плевать на молчаливые укоры жены. Да и она смотрела на него несколько иначе. Ее взгляд не был таким болезненным, таким пронзительным, и в нем почти не было осуждения. Может, Данка и не смирилась со своей судьбой, но зато Крсман примирился с жизнью. Какова она есть и какой будет, – скупой и щедрой, мягкой и суровой, праведной и грешной…
Теофилович отвлекся от своих мыслей, когда на дорожке, ведущей от калитки к дому, появился его гость.
– Доброе утро, – поздоровался Неманя.
– Доброе, доброе, – отозвался Крсман. – Вы?.. – Он взволнованно посмотрел на майора Лукича в вычищенной шинели, с чемоданчиком в левой руке. – Вы уезжаете?
– Да, Крсман, уезжаю.
– Но… – взволнованно произнес Крсман, спускаясь с веранды. – Но как? Почему так быстро?
– Здесь мне больше нечего делать. Оказалось, что я кое в чем ошибся. Впрочем, это не важно. Вы были прекрасным хозяином, и я весьма благодарен вам за гостеприимство, с которым приняли меня вы и ваша семья.
– Да ведь ничего особенного, – смутился Крсман. – Это все мелочи. Но почему вы уезжаете так внезапно? Неужели из-за ночного происшествия?
– То, что случилось прошедшей ночью, всего лишь начало куда более ужасных дел. Я думаю, вы понимаете, куда катится эта несчастная страна. Воя Драинац мертв, но на его месте появятся десятки точно таких же ребят. Я бы посоветовал вам, Крсман, в случае победы красных не просто уехать из города, но обязательно покинуть страну. Коммунистические власти не будут цацкаться с такими, как вы.
– Понимаю… Обязательно воспользуюсь вашим советом, если, не дай боже, все так и случится.
Они молча направились к калитке, но на полдороге опять остановились.
– А вы?
– Я? У меня своя война, которая продлится намного дольше, чем эта, которая уже подходит к концу.
Крсман хотел было сказать еще что-то, но увидел за спиной Немани чей-то силуэт.
Это была женщина. Маленькая, сгорбленная, вся в черном, в платочке, завязанном под подбородком. Облитая лучами солнечного света, она выглядела словно привидение.
Неманя обернулся, она тихо подошла к нему и спросила:
– Господин Неманя Лукич?
– Да, это я.
– Мы встречались с вами… Прошлой ночью.
– Да. Вы – сводная сестра Драгутина?
Последовало долгое и неприятное молчание. Женщина запустила руку в потайной карман и вынула белый запечатанный конверт.
– Он послал вам это…
Неманя нерешительно принял конверт. Он явно не знал, что сказать.
