оттенком. Другой — огненный. Третий был светлым и прозрачным, как фильтр из пергамина. Но все они были красными — цвета жизни, силы и напора.
И секса. Красные фонари, алые женщины, пылающие лица. Вот о чем было все это — о сексе. Искушение. Томление. Поэтому она не могла кататься под эту музыку, даже не помнила ее. Несмотря на свои предыдущие связи, она мало что знала о сексе.
А теперь знает.
Сможет ли она кататься под эту музыку? Сможет ли она, милая маленькая Эми Ледженд, сексуально себя выразить?
Почему нет? Ну и что, если это не будет похоже на то, что она делала раньше? Джек тоже был чем-то совершенно новым в ее жизни. Может, у нее так ничего с ним и не выйдет, может, ничего не получится с этой музыкой, но почему бы не попробовать? Она не может бесконечно быть маленькой и милой.
На следующее утро Эми пришла на каток первой. Она зарядила все пять кассет и запрограммировала на бесконечное проигрывание. У нее не было никакого плана. Она просто будет слушать эту музыку и кататься.
Именно поэтому однажды утром, много лет назад, она пришла на каток, сопротивляясь жгучему ветру, и выкатилась на лед в разгар хоккейной тренировки. Именно поэтому сплошь и рядом маленькие девочки умоляют своих родителей встать до рассвета и отвезти их за многие мили на каток. Именно поэтому люди забывают о своих друзьях, родных, детях, а иногда и о своем здоровье… потому что, когда ты на льду, скорость, изящество и красота пленяют тебя и околдовывают.
Это настоящее волшебство.
Эми чувствовала, что катается по-иному, делая другие жесты. Она не была уверена, что создаваемые ею линии красивы, но поняла, что эта музыка подойдет.
Ей редко нравились у других программы, в которых присутствовал секс. Обычно они казались натянутыми и неискренними. «Соревнования становятся слишком молодыми», — сетовали судьи и руководство фигурного катания, и поэтому тренеры пытались заставить фигуристок казаться старше. Гибких и послушных школьниц затягивали в облегающие костюмы и учили кататься как искусительниц, их руки должны были поглаживать тело. Они делали, как им велели, ничего в этом не понимая.
Если ты просто выполняешь то, что тебе говорят, тогда секс — это не секс. Это стремление к власти.
Секс на самом деле является еще одним способом отношений с человеком, возможностью узнать его поближе.
Музыка звучала и звучала, с небольшими паузами, когда кассета возвращалась к началу. Эми сознательно избегала общепринятых сексуальных движений: взгляд через плечо, пальцы проводят по ключицам.
Секс — это не показ своего тела. Секс — когда ты отдаешь свое тело другому.
Музыка начала вливаться в ее кровь. Она знала, что в конце концов ее тело воспримет все эти музыкальные фрагменты, пропустит их через органы слуха, нервную систему, пока она не почувствует, что музыка идет не из динамиков, а из нее самой. В свои лучшие минуты она уже не могла отличить внешнее от внутреннего, стимул от реакции — все было единым.
Эми продолжала кататься, соединив несколько черновых композиций. Внезапно она услышала хлопки и повернулась на звук. У бортика стояли Томми, Генри и Оливер. Они наблюдали за ней.
— Ну и кто же он? — протянул Оливер.
— Да так, никто, — небрежно ответила она.
Она не это имела в виду, но ей не хотелось останавливаться и объяснять. «Он никто для вас, — вот что она хотела сказать. — Он ничего не изменит в отношениях между нами тремя».
Но для нее он изменил все.
— Если бы я из-за кого-то вот так катался, — произнес Томми, — я бы не называл его «никем».
Он прав. Даже если она никогда не увидит Джека снова, он всегда будет для нее кем-то важным.
— Тогда мне следовало бы сказать «никто из тех, кого вы знаете».
День за днем Эми просыпалась рано, чистила зубы и сразу же шла на каток, сама отпирала двери, включала свет и работала. Программы начали обретать контуры. Четыре по крайней мере должны были получиться, может, и все пять. Это было необыкновенно, такого с ней никогда не бывало — так много новых творческих идей. Генри, чьи стандарты всегда были неимоверно высоки, тихо одобрял ее. Томми открыто, весело и добродушно завидовал.
Теперь она поняла, почему ей всегда хотелось иметь длинные волосы. Ей хотелось чувствовать себя более сексуальной. Длинные волосы были естественны и романтичны, свободны и роскошны. Короткие волосы были практичны, аккуратны и профессиональны. Разумеется, волосы — всего лишь символ. Вероятно, дня того чтобы наилучшим способом ощутить сексуальность, нужно вести половую жизнь… одно краткое, сияющее мгновение которой уже принадлежало Эми.
Тем не менее предстояло еще очень многое сделать. Она долгие часы проводила перед зеркалом в балетном классе, отрабатывая движения рук: каждый поворот кисти нужно было изучить со всех сторон. Каждый день она разговаривала с Джеффри, который занимался аранжировкой музыки. Это было трудно — аранжировать музыку, потому что существовало множество вариантов, как оформить мелодию. Нужно было думать о каждой ноте, каждом такте.
Часто она посылала отцу копии аранжировок, с которыми работала, но пока он находился на озере, это было бессмысленным. Посылка дойдет туда только дня за два — «Федерал экспресс» не обслуживает такие места, — а затем потребуется еще три дня, чтобы она вернулась. За это время они с Джеффри двадцать раз все переделают.
Ей пришлось еще делать наброски костюмов и одобрять окончательные эскизы, вести переговоры с компаниями, с которыми у нее были заключены договоры, чтобы узнать, чего они хотят от нее осенью. Она должна была позировать для новых представительских снимков и подписать кучу фотографий. Ей приходилось работать со штангой. Нужно было опробовать новые коньки, отвечать на письма, перезванивать в ответ. Всегда находились какие-то дела.
А вот Джеку нечего было делать. Он покрасил перекладины забора, шедшего вдоль дороги, и заменил две подгнившие опоры. Заново настелил крышу на туалете в главном доме. Сколотил хорошие лавки для сауны, выкопал яму в три фута шириной и восемь глубиной и смастерил по ее размеру круглую подъемную полку. В конце лета Хэл сможет убрать в эту яму банки с краской и тубы клея, и тогда, возможно, они не замерзнут за зиму, как обычно в гараже.
Когда становилось слишком темно для работы на улице, он трудился в бревенчатом доме. Перевесил наружную дверь так, чтобы дверь-сетка не задевала за спину стоящей у раковины женщины. Выдолбил небольшие углубления во внутренней стене между спальней и гостиной и укрепил там полки, чтобы женщины могли сложить на них свои туалетные принадлежности. Перевесил газовую лампу, которая помещалась на стене за кроватями.
После чего — так как не мог придумать, что бы еще сделать, и потому, что самым большим недостатком этого дома была царившая в нем темнота, — он, получив на это разрешение Хэла, прорубил четыре прямоугольных отверстия в крыше и установил световые люки.
— Световые люки! — выпалила Гвен. Она поехала в город постирать и позвонила Эми. — Ты не поверишь, как они все изменили. Бревенчатый дом теперь такой светлый! Тебе очень понравится.
— Но я думала, что папа и Йен боялись, что такие люки зимой будут протекать.
— Джек говорит, что теперь их делают хорошо. Они установлены во многих других домах на озере, и ничего плохого про них не говорят. Если он приедет на будущий год, мы попросим его сделать такие же и в нашем доме.
— А зачем ждать до следующего года? Это как-то не похоже на Джека — откладывать что-то на целый год.
Гвен засмеялась:
— Это верно! Тут виновата я. Мы с Хэлом сами возиться не будем, а Джек тринадцатого уезжает. Мы останемся до двадцатого, но он уезжает раньше. Он хочет, чтобы мы немного побыли вдвоем.
Джек уезжает с озера тринадцатого августа? Эми порылась в своей спортивной сумке в поисках
