Испугавшись, я смотрела по сторонам. Кто мог подсунуть мне эту записку? Видимо, ее вложили мне в руку, пока я была без сознания. «Это мать!» – твердо решила я. Эта женщина хочет свести меня с ума! Ее ненависти нет предела.
– Нужно быть осторожней, – шептала я. – Нужно быть сильнее ее!
Вернувшись в комнату, я села за письменный стол. На нем все было аккуратно сложено. Я сравнила записку с листками блокнота – совпадение…
«Значит, Майя написала ее, когда я спала», – шептали мои губы. Странная дрожь охватило мое тело. Мне стало страшно будто я в плену у чужих людей. Несмотря на то что свобода моя не ограничена, я чувствовала скованность и одышку, словно в комнату поступало ограниченное количество кислорода.
Дрожащие руки написали несколько строк в блокноте… Я сравнила почерк: записка написана мной!
– Ничего, Алена! Ничего! – успокаивала я себя. – Ты не больна. Ты разочарована. Не страшно… Все, что происходит, не страшно… Новая реальность взамен кусочка твоей трепетной души! Знакомься, Алена Ивановна, это ты! Новый человек, с новыми возможностями, – произнесла я своему отражению в зеркале.
Я попыталась улыбнуться, но мышцы лица не слушались. Они предательски вздрагивали, и делали гримасу безысходности.
– Надо успокоиться, – выдохнула я, ложась обратно в кровать. – Я начинаю идти по другому пути! Мой поезд—жизнь медленно набирает скорость.
Снова и снова перечитывая записку, написанную мною, я убеждалась в том, что иду в абсолютно новом направлении. Это не было предначертано судьбой! Эти изменения вызваны разрушительной силой, которая раздробила меня прежнюю и создала новую. Я вынуждена была смириться с переменами.
– Спасибо стрелочнику, сменившему мое направление! – Мой голос звучал убедительно.
С трудом я вспоминала дни болезни. Обрывки видений – путешествия в других реальностях – уже не смущали мое сознание. Наоборот, я открывала для себя новые грани существования. Это была четкая линия, которая отделила прежнюю Алену от той, которая родилась во время агонии.
Я сосредоточилась на познании новой себя. Я привыкала к тому, что частью моего естества стали темные силы, которые вдохновляли меня обозначать новые цели, направленные на благо. Мне казалось, что жизнь моя раздвоилась и идет в параллелях: одна часть меня шла по пути спокойному и умеренному, но вот другая половина двигалась против течения по бурной реке безумства.
Я начала записывать мысли на бумажках. Для того чтобы контролировать свои сбои. Я складывала их в огромного белого медведя, подаренного папой в счастливый период моей детской жизни, когда мы жили вдвоем. В тот день, когда вернулась наша Майя, я оторвала игрушке голову. С тех пор медвежье туловище являлось моим тайником. Раньше я прятала в него косметику, купленную втайне от папы. Я пришпилила голову медведя спереди на булавку к его телу и прикрывала ею свой тайник.
Я назвала его КЛАММ – кладбище моих мыслей. Бумажки покоились внутри медведя, ожидая своего часа. Я знала, что когда-нибудь мне придется шелестеть этим архивом, окунаясь в болезненные воспоминания. Я буду готова. Я знала.
Возвращение из пустоты
Вернувшись в привычную жизнь, я очень старалась быть прежней, но все радикально поменялось внутри меня. Зато я стала сдержанней и терпимее к чужим порокам. Размалеванную, как клоун, мать я встречала и провожала спокойной улыбкой. Мы уже не ругались. Даже их скандалы с папой прекратились в этом доме. Было ощущение, что в нашей квартире поселилась новая образцово- показательная семья. За ужином мы разговаривали любезно. Все были спокойны, отсутствовала агрессия. Правда, со мной обращались, как с умалишенной: текст произносился тихим голосом медленно, с расстановкой, иногда повторялся по два раза. Чтобы не разочаровывать родителей и дать им возможность насладиться моей беспомощностью, я периодически смотрела на них отрешенно. Я назвала для себя это состояние «залипнуть». И тогда они находились в замешательстве, сомневаясь, что я понимаю речь человеческую. Я не злоупотребляла «залипаниями», но внутренне веселилась от души! Мое пограничное состояние даже в какой-то степени сплотило Ивана и Майю. Мать чаще ночевала дома. Папа много времени проводил рядом со мной. Они умиляли меня вынужденной заботой и терпением.
– Я думаю, надо выйти прогуляться, – кричал, отчаянно жестикулируя, папа, – На улице дождь закончился! Можно пойти погулять.
– Я не оглохла, папа, и я все понимаю, – осадила я его.
– Просто ты так смотришь…
– Как?
– Я не знаю. Будто тебя здесь нет. Мы тебя очень любим, помни это, дочь! И никому не дадим в обиду. – Это прозвучало так, будто меня кто-то обидел в детском саду. Но я относилась к этим проявлениям заботы с юмором и не реагировала на родительские потуги изображения любви и нежности ко мне. «Пусть будет театр», – думала я, наслаждаясь спектаклем.
Заботливый Макс на время моего схода с рельс отправил меня в отпуск, чтобы рабочее место осталось за мной, и даже предложил совместно посетить жаркие страны. Но мне не хотелось никуда ехать. Я, словно улитка, спрятала свою маленькую больную голову в домике. Максим периодически звонил, представляясь моим начальником, и мы общались на отвлеченные от моей болезни темы. В основном разговаривали о погоде.
Деформации, произошедшие внутри моего существа, пугали. За неимением подруг я решила поделиться своими опасениями по поводу изменения сознания с папой. Я выбрала время, когда мать ушла на работу в ночную смену, и мы засели на кухне за чаем с малиновым вареньем. Трехлитровую банку полезной сладости принесла бабулька-соседка в подарок, узнав, что я разболелась.
Иван Павлович очень внимательно выслушал мое повествование о зловещих тенях и голосах.
– Это нервный срыв, дочь, – подытожил он. – Все чего-то опасаются. Я в детстве боялся барабульки.
– Кого ты боялся?
– Барабульку! Это маленькая рыбка типа окуня.
– Ты боялся маленькую рыбку? – удивилась я.
– Я думал, что барабулька – это бульдог, скрещенный с барабаном. Я не знал, что это рыба.
Папа беззаботно и весело рассказывал о своем страхе, а я хохотала, лакомясь ироничной историей из его детского мира. Он вспомнил, как маленьким мальчиком услышал слово «барабулька» и решил узнать у старшего брата, что это такое. В ранней юности Иван Павлович, как оказалось, был любознательным.
Старший брат, видимо не зная, что это за существо, но, не желая терять авторитет в глазах младшего брата, объяснил: так называют необыкновенного зверя с мордой бульдога и барабаном вместо тела. И если в полночь произнести три раза шепотом «барабулька», то чудовище появится, и тот, кто его вызвал, умрет от разрыва сердца.
– Я подозревал, что Витька меня обманул, и решил проверить, – повествовал Иван Павлович. – Однажды в полночь я произнес три раза заветное слово и уставился в темноту. Я до сих пор уверен что видел бульдожью рожу с телом-барабаном.
Иван Павлович купался в теплом море воспоминаний о детстве. Я так завидовала его цветным и солнечным видениям. Мне не хватало собственных историй, ярких и ироничных. Меня будто обокрали, лишив подобных жизненных картинок, которые я могла бы, вспоминая, смаковать…
После стресса мой мир лишился красок, я будто смотрела в черно-белый телевизор, в котором мелькали тени и искаженно звучали незнакомые мне голоса. Было страшно. И одиноко.
– А как же голоса, которые я слышу? – спросила я отца шепотом.
– Голоса? – вторил он вдумчиво. – Может это совесть?
Я посмотрела на папу, он улыбнулся. Отец не воспринял всерьез мою боль и мои страхи. Нас разделяла стена… Толстая глухая стена…
– Как поживает Мариша? – спросила я холодно.
Папа вздрогнул. Вместо ответа он придвинул к себе вазу с малиновым вареньем и съел несколько ложек подряд. Я понимала: Иван Павлович подбирает слова. Ведь нездоровой дочери необходимо правильно
