– А что я могу? – огрызнулся брат. – Я тебе Бог или колдун? Что мог, сделал.
– Да уж, ты сделал, это точно…
Только пререкаться с братом – пустое дело. И Юля это понимала.
Виктор улетел до будущей весны, хотя звонил часто, все обещал, что вот-вот выберется. Сообщил, что консультаций насчет Машины не получил, никто ему там не верит, крутят пальцем у виска – мол, крыша едет у мужика. Одно узнал – мол, если бы путешествия в прошлое были возможны (а они, по всеобщему мнению, невозможны), так время, когда ты там, теоретически шло бы не как здесь, а почему-то быстрее. Это один физик сказал. Может, врет, вешает лапшу, а может, и нет, черт его знает.
В ноябре у тестя случился инфаркт, уехать и бросить Марину одну было нельзя. Машина ржавела в гараже.
А время шло.
Как-то, еще в начале осени, Юля невесть зачем, просто, чтобы убить время, решила съездить в поселок, где было когда-то имение, которое Витек купил для отца с матерью. Поселок энергично застраивался коттеджами 'новых русских'. Библиотека была закрыта, вид у барского дома нежилой – видно, все-таки снесут.
Через парк вышла к старому, заброшенному кладбищу. Там было пусто, только грязная коза одиноко паслась, объедая траву с пустых холмиков.
Кое-где из земли торчали покосившиеся кресты. В дальнем углу наткнулась на камень, старый, растрескавшийся. На камне полустершаяся надпись. Разобрать, что написано, почти невозможно. И все-таки кое-как она прочла. И замерла, обомлев.
ГРОМУШКИНЪ Т..МО…Й Алекс…ичъ 1932-1847.
– Ну, вот и все… – Юля погладила камень. – Нет их больше.
Вышла в поле, нарвала ромашек, положила на камень.
История вторая
I
Глубокоуважаемая Юлия Тимофеевна!
С большим изумлением прочел я Ваше письмо. Изумление возникло по двум причинам. Первая та, что письмо Ваше, брошенное в почтовый ящик, висящий у двери нашей поселковой почты, дошло всего за два дня. Это поразительный факт – обычно письма из Ленинграда доходят почти за неделю, а уж если отправить здесь, на доставку уйдет полмесяца. Впрочем, может быть, это происходит только с моей корреспонденцией – ее аккуратно переправляют в город, а там читает кто-то… кому положено, и уж потом письмо пересылают назад, сюда.
Второй же повод для изумления – Ваше предложение переписываться, как в пушкинской 'Барышне-крестьянке', через дупло. Адрес дупла Вы указали точно – это дуб, стоящий у забора дома семь по Солдатской улице, на участке, принадлежащем незнакомым мне дачникам Громушкиным. Дотянуться с дороги до этого дупла мне не трудно, благо расположено оно не высоко. Правда, сейчас, зимой, вдоль забора вырос довольно высокий сугроб, но т. к. я гулять хожу в валенках, то и это не помеха.
Мне непонятно другое: к чему такие сложности? Или Вы имеете в виду как раз тех, кто читает мои письма, отсылаемые обычной почтой? Но о чем же тогда собираетесь Вы мне писать? И где, – прошу прощения! – гарантия, что Вы как раз не из тех? Вообще я человек не подозрительный, в тотальную слежку, да еще такую хитроумную, не очень верю. Да и скрывать мне, собственно, нечего. Но все же… Если Вы – из тех, то Вам известно, что меня в прошлом году приглашали на Литейный, 4, для разговора – пока мирного, т. к., клянусь Вам, мне не известно то, что их интересовало. Видимо, там это называется профилактикой, но после этого публикация моей повести в одном журнале вдруг стала странным образом откладываться. Правда, незадолго до того я напечатал в 'Литературке' статью, которую Вы, возможно, не читали – не исключено, что причина гнева писательских вождей и редакторов как раз в этой статье, где я очень мягко заступился за двух писателей-фантастов, а не в том, что я ходил на Литейный…
Не знаю. Но заказы из издательства на редактирование, чем я, в основном, и зарабатываю теперь деньги, тоже внезапно прекратились, так что ситуация пока не ясна.
Конечно, будь я подозрительным человеком, я просто не ответил бы на Ваше милое письмо, на комплименты по поводу моих книг, последняя из которых комплиментов не заслуживает – сам я люблю только две первые, что о войне. Так вот, при известной подозрительности я бы просто бросил Ваше письмо в корзину. Но, не знаю, к счастью или наоборот, человек я любопытный, и Вам это мое любопытство удалось разбудить. Поэтому я пишу Вам это письмо и положу его в дупло. Если владельцы участка не извлекут его раньше Вас, Вы его прочтете и – очень хотелось бы верить – попытаетесь развеять мои сомнения насчет того, для чего Вам понадобилась эта переписка, почему именно со мной и таким странным способом? Заодно, если Вас не затруднит, сообщите что-нибудь о себе – сколько Вам, например, лет, кто Вы по профессии, если не… Но не стану Вас больше обижать.
С уважением, Сергей Заставский
Р. S. Если Вам что-то хочется обо мне узнать, спросить, почему бы Вам просто не приехать сюда, предупредив об этом заранее обычной почтой?
1 октября 1975 г.
Дорогой Сергей Валентинович! Спасибо за ответ.
Даже не знаю, как начать письмо. Я совсем, честно говоря, упустила из виду, что Вы можете принять меня за подосланного агента. Это не удивительно, сейчас такой подозрительности в обществе все-таки нет. И теперь мне придется объяснить Вам, что значит это мое 'сейчас', после чего Вы мне, конечно, не поверите и бросите-таки письмо в корзину. Но все же попытаюсь…
Почему мое письмо шло всего два дня, я, честное слово, не знаю. Просто повезло.
О себе – мне тридцать восемь лет, по профессии историк. Девичья фамилия Громушкина, то есть я из той семьи, что владеет дачей с известным Вам дубом… А теперь… Страшно начать. Надеюсь, Вы не подумаете, что я сумасшедшая… Потому что, прежде всего, Вам придется представить себе, что я живу в XXI веке, в 2005 году, а пишу Вам в 1975-й. Представили? Нет, не можете, да и не хотите – фантастику Вы не слишком любите, хоть и заступались за фантастов, но именно этих авторов, насколько я понимаю, Вы фантастами не считаете, о чем и скажете через месяц в интервью той же 'Литгазете', его все же у Вас возьмут, несмотря на интерес, проявляемый к Вам 'органами'.
Пишу об этом, потому что я это интервью уже прочла – ходила в газетный зал Публички. Вы ведь наверняка сказали про фантастику не с бухты-барахты, а уже думали об этом, да и писали в той старой статье, которая послужила поводом для начальственного гнева. Там Вы, правда, этот жанр как бы защищали, но не типично научный, ведь так? А такую, какую пишет, скажем, Бредбери… Так откуда же я могла об этом узнать, если Вы еще не давали того интервью? Вот Вам и доказательство. Правда, хилое, но уж какое есть.
Теперь – новости о Вашем будущем. В 1976 году Вы начнете писать книгу, не надеясь ее издать. Будете писать для себя, ничего не скрывая и ни на чье мнение не рассчитывая. Но – будьте уверены – когда Вы ее закончите, она пойдет в самиздат, и у Вас будут новые неприятности… Ага,
