назад, или с Бобриком, тот еще кадр, повозились немало. Но — родное, обыденное, чистая уголовщина. А сейчас, я чувствую, чем-то не тем попахивает: чертовщиной какой-то, извиняюсь, мистикой всякой. Тут не знаешь, с какой стороны и взяться. Бродишь, бродишь вслепую и ждешь, что вот-вот обрушится. Как, например, сегодня. Противное ощущение.
— А что Пекка? — также после некоторого раздумья спросил Сергей.
— А что — Пекка? Пекка старается: розыскные мероприятия и всякая такая хреновина. Вон — затребовал криминалиста из области, чтобы, значит, экспертиза на месте — приехал криминалист… Ну конечно, неплохо: кровь там сразу же, или смазанные отпечатки. Запах тоже, говорят, теперь устанавливают. Только ни хрена не поможет, мне кажется, криминалист. Тут не экспертиза нужна, а что-то другое…
— А что именно? — поинтересовался Сергей.
— Черт его знает, — откровенно сказал дядя Миша. — В мистику я, конечно, ни в какую не верю, но ведь — душит, душит что-то неуловимое, прямо горло схватило, а что — непонятно. Был бы верующим, честное слово, свечку бы в церкви поставил…
— Может быть, и вправду поставить? — негромко спросил Сергей.
Дядя Миша со стоном прогнулся и почесал себя между лопаток.
— Во-во, точно, ты это Пекке посоветуй давай. Он тебе скажет — куда свечку поставить… — Лицо его сморщилось. — Ну что ж, надо двигаться. Ты, Сережа, со мной или еще порыбачишь?
Крикнула далекая птица.
Сергей встрепенулся.
— Вернемся, пожалуй. Какая уж тут рыбалка…
Ему стало зябко.
— Правильно, — сказал дядя Миша. — Я бы тоже не советовал вам оставаться. Ведь, не дай бог, случится что-нибудь этакое. Место — гиблое, на отшибе, народ не ходит… — Он поднялся, кряхтя, и тут же схватился за поясницу. — Ой-ей-ей!.. Приеду, сразу же — в баню. Ой-ей-ей!.. Радикулит теперь разыграется…
— В баню — это хорошо, — заметил Сергей.
— И — с перцовкой…
— С перцовкой — особенно…
Ему тоже, наверное, невредно было попариться — прокалиться как следует, быть может, принять полстакана. Да и прав дядя Миша: не стоит здесь оставаться.
— Ладно, едем, — решительно сказал он.
Однако, когда они часа через три въехали в город и когда немного притихшая Ветка попросила остановиться, чтоб зайти в «Гастроном», то буквально первое, о чем они услышали в очереди у прилавка, была смерть Котангенса…
7
Ему снилось, что живет он не здесь, а в тех скучных однообразных пятиэтажках, которые были выстроены на окраине еще в его юности. У него тесная однокомнатная квартира, обставленная чрезвычайно скудно, потолок на кухне облупился, вздулась краской протечка у водопроводной трубы, тем не менее, в квартире идеальный порядок: даже мелочи расположены на своих местах, и поблескивает протертыми стеклами стенка, забитая подписными изданиями, — нигде ни пылинки, крохотная трехкомфорочная плита сияет, как новенькая. На плите стоит чайник, слегка парящий из носика, свеженалитая заварка покоится под расфуфыренной куклой. Однако времени нет: стрелки на железном будильнике показывают половину двенадцатого.
Пора выходить.
У него уже все готово: натянут новенький спортивный костюм — облегающий, купленный как будто для этого случая, зашнурованы высокие кожаные башмаки, перекрыт вентиль газа и, кроме кухни, погашено электричество. Закручены водопроводные краны. Вроде бы, ничего не забыто. Он щелкает выключателем, и пейзаж за окном словно прыгает, укрупняясь в деталях: ртутный круг освещения выхватывает пустырь, шрамы рытвин, пеналы детского сада. Надоедливый привычный пейзаж. У него такое предчувствие, что больше он сюда не вернется.
На улице, впрочем, не лучше. Город дремлет: в серых зданиях не светится ни одно окно. На верхушках холмов теснятся островерхие ели, россыпь звезд зависает над ними, как рыбы в аквариуме, кажется, что вселенная пристально наблюдает за миром, по прохладе и свежести угадывается невидимая река, а в пространствах между домами разбросаны гранитные округления. Словно здесь кипел когда-то армагеддон, и теперь из земли проступили его финальные очертания. Сходство здесь еще в том, что вокруг валунов валяются доски и трубы. Как оружие древних, оставленное после сражения. Это ему кое о чем напоминает. Он сворачивает на ближайший пустырь и средь хлама отыскивает без труда подходящую палку — пробует ее по руке, резко взмахивает и тычет в прохладный воздух.
Вероятно, это — то, что требуется. Дальше он идет гораздо увереннее, и тревожат его только разносящиеся по окрестностям звуки шагов. Шарканье тяжелых подошв его выдает. — Шхом… шхом… шхом… — уходит в глубины квартала. Впрочем, сделать здесь все равно ничего нельзя. Он лишь крепче сжимает свою заостренную палку. Дорога ему знакома, вот бетонная пыльная площадь перед Торговым центром, а вот гнутые трубки неона на вывеске «Детского мир». Цвет зловещий, как будто нарочно, чтобы отпугивать покупателей. Буквы дико пылают, распространяя багровый налет. Длинные низенькие ступени тщательно подметены. Он взбегает по этим ступеням и дергает чугунную ручку. Ему кажется, что за ним откуда-то наблюдают. Голова раскалывается, как в огне, а дрожащие пальцы, напротив, ужасно оледенели. Слышны хрипы дыхания, висит тяжелый замок, и сквозь стекла витрины заметны на стеллажах зеркальные отражения. Тени, выступающие углы, мрак пустынного зала. На витрине же находится уродливый монстрик, сжимающий автомат. Змеи-волосы встопорщены, как у медузы Горгоны, а неровные зубы открыты в стервозной ухмылке. Словно монстрик заранее торжествует победу.
Ладно, это еще ничего не значит. Он огибает здание и попадает на задний двор — гулкий, темный, широкий, заставленный ящиками и коробками, — громоздятся они, как утесы, выше первого этажа, фонари здесь отсутствуют, звездный свет обрамляет границы развалов, в промежутках меж ними скопилась непроницаемая темнота, и в одном из таких промежутков находится Нечто, угадываемое лишь интуицией.
Оно, видимо, черное и практически неразличимо во мраке, но поскольку он этого ждал, то мгновенно останавливается посередине двора — развернувшись и выставив перед собой остроконечную палку. Сердце бухает у него, точно колокол, пальцы сделаны как будто из жесткого льда, но рука, которая вытянута вперед, тверда и уверена, и остроконечная палка, зажатая в ней, направлена в сгущение мрака.
Отступать он не собирается.
И, наверное, Нечто чувствует эту его уверенность, потому что вдруг произносит — капризным высоким голосом:
— Пришел все-таки. Разве я тебя не предупреждала?..
— Предупреждала, — отвечает он, слыша, как выдает его слабость прерывистая интонация.
— Значит, предупреждение не подействовало. Интересно, почему оно не подействовало?
— Видимо, ты не всесильна…
— Ну на это я и не претендую, — говорит Нечто. — Мне вполне хватает того, что имеется: ночь и прилегающие к ней дневные реалии, — темнота, которая существует у человека в душе. Но уж это-то я хотела бы сохранить в полном объеме, и мне странно, что кто-то вторгся сюда. Здесь я буду сражаться жестоко и беспощадно.
— Но сражение ты постепенно проигрываешь, — говорит он. — Мрак, который ты с детства закладываешь в человека, рассеивается, — побеждает разумное, доброе и упорядоченное, власть империи ужасов ослабевает, мы уже почти не боимся ночных кошмаров, ведь не зря ты сейчас пытаешься расширить свои владения…
