зловещей Руки, и проклятого Топкого места, засасывающего неосторожных, и не будет Болтливой куклы и Пузыря-невидимки. Подзабудется, растворится, войдет в нормальную колею. Мало ли случается в жизни трагических происшествий. Ничего, перемалывали и не такие события.
Ему хотелось, чтобы педсовет скорее закончился. Он пораньше вернется домой и попробует отоспаться. Он догадывался, почему все так тщательно обходят вопрос о Котангенсе, — ну и ладно, и, значит, высовываться не надо. Не было никакого Котангенса. Сергей в полглаза дремал. В окно било солнце, высвечивающее пылинки на стеклах, после ужасов ночи все тело пропитывала маята, в учительской было жарко, и он не сразу сообразил, что размеренное течение педсовета внезапно прервалось, проросла напряженная пауза, и как очередь автомата, прозвучала в ней трескучая реплика Семядоли:
— Товарищ Мамонтов, давайте не будем отвлекаться от темы!
Сергей завертел головой. Мамонт, оказывается, уже почему-о стоял, и на иссохшем, как у старого графа, лице читалось недоумение.
— Я нисколько не отвлекаюсь, Маргарита Степановна, — сказал он. — Я хотел лишь напомнить, что график уроков — не главное в нашей профессии. Мы не лекторы в университете, мы — воспитатели, и, по- моему, просто нельзя отмахнуться от того, что случилось. Мы не можем — забыть, и требовать только дисциплины и знаний. Ребята все понимают. И я просто не представляю, как разговаривать с ними на первом уроке. Понимаете: не представляю…
Мамонт сдержанно оглянулся, волосы у него доходили до плеч, а рубашка и брюки были потертые, но — отутюженные.
Молчание нарастало.
— А вот я представляю, — вдруг громко сказал Герасим. — Лично я представляю, о чем разговаривать с учениками. Я им сразу же объясню, что их класс в этом году выпускной, и что главное, как вы только что выразились, дисциплина и знания, и что я не намерен обсуждать другие вопросы. Уголовное дело моих учеников не касается. Ну а если по этому поводу кто-нибудь пикнет, то он вылетит из класса с двойкой по поведению.
И Герасим энергично кивнул.
— Правильно!.. Правильно!.. — поддержали его сразу несколько голосов.
— Нечего тут, товарищи, рассуждать!..
— Так всю школу можно терроризировать!..
Особенно старалась химичка. А вдруг выпрямившаяся Семядоля постучала по переплету журнала костяшками пальцев.
— Спокойно, спокойно, товарищи! Мы здесь не на митинге выступаем! У вас все, Михаил Александрович? Переходим к учебному плану… — Она демонстративно уткнулась в бумаги и пошла по столбцу, отмечая позиции галочками: «Значит, по младшим классам мы обсудили… По внеклассной работе… По новому факультативу»… — В ямках щек проступили зеленоватые пятна. — Михаил Александрович, садитесь, не задерживайте собрание…
Стул под ней отвратительно скрипнул.
И все же Мамонт не сел, а устало, как будто не выспался, поправил галстук у горла. Он единственный явился на педсовет при галстуке и в костюме.
— Как хотите, товарищи, а мне это дико, — сказал он. — Есть вопросы, где неуместны административные игры. И есть вещи важнее, чем так называемая служебная репутация. Как хотите, а я в этом участвовать не могу. Прошу меня извинить…
После чего застегнул аккуратный пиджак и пошел между стульями, направляясь к выходу из учительской. Сергей неловко зашевелился. И, наверное, подобную же неловкость почувствовали остальные, потому что кто-то невнятно и растерянно произнес:
— Михаил Александрович, ну что вы, зачем все это?..
Мамонт, однако, не обернулся. Дверь учительской притворилась, и послышался шорох удаляющихся шагов.
Вот они — стихли.
Семядоля опять постучала костяшками о журнал.
— Продолжаем нашу работу, товарищи! Михаил Александрович переживает, это естественно. Но от наших переживаний не должен страдать учебный процесс. Я, товарищи, попросила бы относится серьезнее…
В ее голосе слышалось облегчение. Она явно обрадовалась, что инцидент благополучно иссяк, и теперь торопилась скорей закрепить достигнутое.
— Какие есть замечания?..
Сергей понимал, чем эта ее торопливость вызвана, но ему все равно было стыдно, он чувствовал раздражение, и поэтому когда педсовет довольно скоренько завершился, он спокойно дождался, пока учительская освободится, а, дождавшись, как вопросительный знак, склонился над Семядолей:
— Вам не кажется, Маргарита Степановна, что среди нас нашелся только один — человек? Который сказал, что думал?
— О чем вы, Сережа?
— Я о том, что все остальные попросту перетрусили. И я в том числе.
Он был зол и потому говорил очень резко.
Семядоля, тем не менее, не вспылила, а напротив вдруг как-то обмякла и жалобно замигала.
— Ах, если бы вы знали, Сережа..
— Знаю, — сказал Сергей. — Я все знаю. К вам опять приходила Мерзкая лента.
И тогда глаза Семядоли расширились, и Сергей против воли очутился в тревожной пустоте коридора. И услышал за дверью учительской странные протяжные звуки.
Будто заскулила собака.
Кажется, Семядоля заплакала…
8
Дома его встретил полный разгром. Оба шкафа в гостиной были распахнуты, — на диване, на круглом столе пестрели пачки одежды, поднималась эмалированными боками посуда, извергнутая сервантом, стулья, сдвинутые к окну, толпились, как испуганные животные, а в освободившемся срединном пространстве красовался раздутый, наверное, уже заполненный чемодан, и второй чемодан, по-видимому, только что подготовленный, распластался возле него, демонстрируя внутреннюю обивку. И стояла дорожная сумка, загруженная до половины, и высовывался из нее термосный колпачок, а рядом с сумкой сидела на корточках Ветка и, как полоумная, шевелила губами, что-то подсчитывая.
Одета она была в домашние джинсы и безрукавку, пух волос, как из бани, был у нее ужасно растрепан, причем в правой руке она сжимала скалку, обсыпанную мукой, а из левого кулака высовывалось какое-то пружинное приспособление: для взбивания крема или что-нибудь в этом роде. А на шее, как ожерелье, висела нитка с сушеной морковью.
Впечатление было убийственное.
— Что ты делаешь? — изумленно спросил Сергей.
Однако, Ветка ему ничего не ответила — только глянула пустыми глазами, как будто не видя, а затем, бросив скалку, прошествовала в чулан и через секунду вернулась, неся огромную суповую кастрюлю.
Вид у нее действительно был безумный.
— Ветка!.. — заражаясь этим безумием, гаркнул Сергей. — Ветка!.. Ветка!.. Виктория!.. Что происходит?!.
Задрожали хрустальные подвески на люстре. А из комнаты в коридорчик выглянул обеспокоенный Дрюня.
Впрочем, Дрюня тут же махнул рукой и вернулся обратно.
Только тогда Ветка отреагировала.
— Уезжаем, — сказала она, запихивая кастрюлю в сумку.
