так измениться за несколько дней. Почему-то на кладбище она выглядела заметно приличнее. Или, может быть, расстояние скрадывало детали?
— Добрый день, Маргарита Степановна, — протяжно сказал он. — Вы ко мне? Извините, я тут слегка задержался… Может, чайник поставить? День сегодня — печальный…
В замешательстве он обернулся к Ветке, рассчитывая на нее, но благоразумная Ветка, конечно, уже испарилась — только скрипнула дверь, закрываемая, по-видимому, поплотней, да едва различимо прошелестели шаги по направлению к кухне. Ветка не желала участвовать в разговоре.
Впрочем, может быть, это было и к лучшему — Семядоля, по-прежнему выпрямившись и дернув деревянной щекой, приказала директорским голосом, который звучности не утратил:
— Ничего не надо! Сядьте, Сережа!
Интонации были — как будто она разговаривала на педсовете.
Сергей робко сел.
А Семядоля, дождавшись, пока он устроится на диване, объяснила, показывая, что возражений она не потерпит:
— Разговор у нас будет, Сережа, очень серьезный. Попрошу меня поэтому не перебивать и внимательно отнестись к тому, что вам будет сказано.
— Разумеется, — быстро кивнул Сергей.
— Говоря откровенно: настроения в коллективе складываются ненормальные. Школьники черезчур взбудоражены, я не знаю, как нам удастся теперь наладить учебный процесс. Их родители — и возмущены, и напуганы одновременно. Впрочем, родителей в такой ситуации можно понять. Я не умаляю вины милиции, которая создала вокруг школы нездоровую обстановку — да и бог с ней, с милицией, пусть милиция сама отвечает за все — но как представитель администрации я не могу пройти мимо того, что отдельные учителя нагнетают своими поступками некоторую напряженность. Я не могу пройти мимо того, что они поддерживают в опасных заблуждениях учеников, — возбудимых и пока еще не имеющих четкого мировоззрения. И, конечно, я не могу допустить, чтоб они, пренебрегая традициями, противопоставили себя коллективу. Это совершенно немыслимо. Как директор государственной школы я обязана принять меры, это — мой долг. Я надеюсь, что вы, Сережа, догадываетесь, что я имею в виду?
— Нет, — с изрядной долей враждебности ответил Сергей.
Тогда Семядоля понурилась, а затем, как будто в кукольном фильме, чуть-чуть довернула лицо и уставилась на Сергея глазами из мутного целлулоида.
Дряблые веки сморгнули.
— Прекратите, — сказала она — голосом, от которого у Сергея мурашки пошли по коже.
— Что именно прекратить?
— Все, что вы делаете…
— Я не понимаю, Маргарита Степановна…
Семядоля наклонилась вперед, и землистое, как у смерти, лицо ее неприятно приблизилось.
— Мы же с вами взрослые люди, Сережа. То, о чем я не хотела бы упоминать, как вы знаете, распространяется не только на школьников: под ударом находятся, к сожалению, и многие учителя — потому что по роду занятий мы как бы возвращаемся в детство. Мы живем с этим детством, мы с ним ежедневно соприкасаемся, и оно, разумеется, накладывает на нас явственный отпечаток. Мы гораздо более восприимчивы к темноте, чем другие. Понимаете, сохранился, ну скажем, этакий родничок, — просто кости не отвердели, и в этом месте мы патологически уязвимы: стоит сильно ударить и начинается адская боль. Правда, вас еще по-настоящему не ударили…
— Это я понимаю, — негромко сказал Сергей.
— Но когда ударят по-настоящему, будет поздно. Может быть, вы тогда и захотите что-нибудь изменить — но уже не получится, действие станет необратимым. И, по-видимому, бессмысленно спорить с тем, что существует века, с тем, что несомненно выходит за пределы нашего понимания. Вероятно, не следует замахиваться на вечное. Так всегда было и так будет — тоже всегда. И не нам с вами менять что- либо в этом круговороте. А к тому же все то, о чем я не хотела бы упоминать, если рассуждать объективно, выполняет и некоторые полезные функции. Жизнь — ведь это не только радость и смех, жизнь — одновременно и все темное, что спрятано в человеке, его древние страхи и его инстинкты животного. От этого никуда не уйдешь. И, по-моему, дети должны на опыте убедиться в том, что темные стороны мира действительно существуют, и в дальнейшем не переступать границу реальности. Так, наверное, будет лучше для них. А издержки здесь весьма незначительны, ну — один, ну, от силы два школьника в год, это ведь ерунда, согласитесь, Сережа. Ведь гораздо больше людей погибает в дорожно-транспортных происшествиях. Не отказываемся же мы на этом основании от автомобилей…
Она вновь замолчала и, наверное, машинально уставилась на него. Ощущалось что-то бездушное — словно действовало и говорило искусственное создание.
От нее даже слабо припахивало пластмассой.
— Короче, — грубовато спросил Сергей, — что вы, Маргарита Степановна, предлагаете?
Семядоля придвинулась и сказала — едва шевельнув губами:
— Я предлагаю мир…
— Мир? Какой мир? — он не сдержал удивления.
— Я вам предлагаю, Сережа, форму нейтралитета. Все наладится, вернется опять на круги своя. Только вы, пожалуйста, ни во что больше не вмешивайтесь: не пытайтесь посеять тревогу, не будоражьте людей. Раньше вам эта жизнь, в общем, нравилась. Вот и возвращайтесь к своим старым привычкам…
— Понятно, — сказал Сергей. — А взамен я, как водится, обрету довольство и благополучие. Например, через какое-то время стану директором школы. Так? Это что, Маргарита Степановна, официальное предложение?
Ему, кажется, удалось по-настоящему зацепить Семядолю. Та обиженно отстранилась и поджала синие губы.
Тем не менее, ответила достаточно сдержанно:
— Да, скорее всего так и будет. Как вы знаете, я в следующем году собираюсь на пенсию, и, конечно, рассматриваются разные кандидатуры. В том числе и ваша, если не возражаете.
— Возражаю, — немедленно ответил Сергей. — Я не собираюсь становиться директором школы.
— Почему, позвольте спросить?
— Потому что вы предлагаете мне не школу, а — птицефабрику. То есть, вырастить упитанных бройлеров, а потом они, ощипанные, пойдут в магазин. Мне такая работа не по душе. У нас все же — не бройлеры, у нас — дети…
— Значит, вы, как я понимаю, отказываетесь?
Семядоля сморгнула.
— Ни на что другое я, признаться, и не рассчитывала. Что ж, Сергей Николаевич, вы, видимо, знаете, как поступить. И в дальнейшем вам, кроме себя, винить будет некого…
Она медленно, с большим трудом поднялась и, как будто забыв о Сергее, двинулась на веранду.
Походка была неуверенная.
— Не туда, Маргарита Степановна, — сказал Сергей.
— Что?
— Я говорю: не туда…
Тем не менее, Семядоля прошла на веранду и со странной задумчивостью остановилась у полки с цветами. Воздух в горле ее посвистывал, как у астматика.
За окнами было темно.
— Это, кажется, роза, о которой вы как-то рассказывали? Камнеломка, не помню названия…
— Пармакита, — сказал Сергей.
— И произрастает в Тибете?
— Да.
— Ничего, — заметила Семядоля. — Своеобразная форма.
И вдруг, быстро протянув руку вперед, решительным точным движением переломила стебель у основания.
Хрустнули древесные волоконца.
