стороной и теперь ударила в тыл, предрешив таким образом результат затянувшегося сопротивления.
Так оно, вероятно, и было.
Подросток, во всяком случае, ощутил свою полную беззащитность перед закованными в железо, грозными, приближающимися фигурами.
Положение казалось безвыходным.
Он громко крикнул, чтобы предупредить гвардейцев, которые пока еще ни о чем не подозревали, но на баррикаде в этот момент, наверное, тоже что-то случилось: поднялась вдруг отчаянная, беспорядочная стрельба, кто-то завопил истошным сорванным голосом: Скорее! Скорее!.. — черная громадная бочка, высившаяся как раз по центру сооружения, покачнулась вдруг, как будто потеряв равновесие, и — загрохотала вниз, одновременно разваливаясь на части, а на месте ее освещенные все еще догорающими после предыдущего штурма обломками появились рогатые, бычьи, квадратные головы сарацинов.
То есть, баррикаде оставалось держаться считанные секунды.
— Бежим отсюда!.. — крикнул подросток Елене.
А пока она пятилась и озиралась, видимо, плохо соображая, что происходит, вытащил из кармана сбившейся куртки спичечный коробок и, от бешеного волнения не попадая головками по сернистой грани, все-таки зажег две или три спички сразу, а затем, чиркнув пальцем по керосиновой луже, отведя таким образом запальную загогулину, отодвинулся от нее на корточках насколько было возможно, и, прищурившись, задержав дыхание, прикоснулся к земле желтым трепещущим язычком.
Загудевшее пламя едва не опалило ему лицо.
Тем не менее, он успел отскочить под ближайшую арку. Двор здесь был проходной, и можно было надеяться, что они оторвутся.
— Бежим!..
Однако, Елены рядом с ним почему-то не оказалось, — она оставалась на набережной и сейчас выгибалась, беззвучно крича, — вырываясь из лап неизвестно откуда возникшего сарацина.
И еще один сарацин — кажется, выше и толще обычных воинов — обходил догорающую уже, жалкую лужицу керосина, выставляя перед собой ятаган и оскалившись так, что всю нижнюю часть лица занимали громадные ярко-красные зубы.
В общем, ситуация была безнадежная.
И подросток уже пригнулся, чтобы прыгнуть в эту дремучую безнадежность — драться голыми руками, наверное, мгновенно погибнуть. Как он понимал, никакого другого выхода у него не было — но именно в эту секунду кто-то цепко схватил его сзади за локоть и, немного оттянув в темноту подворотни, произнес пересохшим, скрипучим, надтреснутым, старческим голосом:
— Возьми оружие, мальчик!
Легкая, подвижная, как воробей, старуха, непонятно каким образом тоже оказавшаяся в подворотне, поднималась на цыпочки, чтоб ее было лучше слышно, и протягивала ему какойто длинный узкий предмет, судя по всему, обмотанный сверху донизу промасленной ветошью.
Голова у нее заметно дрожала, но сухая венозная лапка, казалось, без всякого напряжения удерживала мощную крестовину.
А глаза разгорались в ночной темноте, будто синие угли.
— Тетя Аделаида!.. — воскликнул удивленный подросток. Тетя Аделаида, что вы здесь делаете?..
Старуха вскинула голову.
— Настало время! — объяснила она. — Мальчик, взявший оружие Древних, становится воином. Пусть рука твоя никогда не дрогнет. И пусть сердце твое никогда не знает усталости!..
Голос ее прозвучал в подворотне, как боевая труба.
Времени на размышления не оставалось.
Судорожным движением подросток схватил крестовину, и истлевшая дряхлая ветошь распалась, освободив великолепное лезвие.
Сделано оно было, как будто из луча волшебного света: чисто-белое, с молочным голубоватым оттенком, ровная поверхность его немного дымилась, а на гранях, по-видимому, сверхъестественной остроты вспыхивали, как будто отскакивая, чуть заметные искорки.
Подросток повел рукой, и вдруг — зашипел рассекаемый воздух.
— Меч Мышиного короля! — провозгласила тетя Аделаида.
Впрочем, говорила она уже ему в спину, — потому что подросток буквально одним прыжком выбросился из подворотни. Сарацин, который торопился с ятаганом наперевес, находился уже в непосредственной близости, слышалось его прерывистое сопение, золотые изогнутые рога угрожающе наклонились. Подросток вдруг мельком подумал, что он совсем не умеет сражаться, — мысль эта, точно дым, отлетела в порыве атаки: быстрый светящийся меч как бы сам собой описал блистающую дугу — выпуклые доспехи на сарацине лопнули, и он повалился на мостовую — тут же пыхнув и превратившись в груду дымящихся черепков.
— Победа!.. — крикнул подросток.
Сердце у него радостно загудело.
И когда второй сарацин, тут же обернувшийся и отпустивший Елену, ринулся к нему, словно бешеный бык — пригибаясь и поводя изогнутыми рогами, то подросток с легкостью пропустил его, уйдя в сторону, а затем безупречным движением выбросил вперед острие, и второй сарацин точно так же покатился по булыжнику набережной, как бы раздираясь давлением изнутри и поэтому оставляя за собой куски расколотой глины.
Это было точно во сне.
— Здорово! — сказала ему Елена.
Она уже совершенно оправилась: щеки у нее рагоряченно пылали, а в руках отливал позолоченной смертью длинный кривой ятаган, вероятно, подобранный сразу же после освобождения.
Когда она только успела?
И вообще, вдруг образовалось вокруг довольно много народа: четверо обгорелых гвардейцев, наверное, раненые, поддерживающие друг друга, перепуганный тщедушный милиционер, опирающийся на винтовку и часто-часто моргающий, подозрительная какая-то личность с глазами осторожного мародера, в драном грязном пальто, которой здесь было явно не место, и, наконец, Старый Томас, как ни в чем не бывало, попыхивающий своей крепкой трубочкой.
Удивительное ружье его, по-видимому, уже было заряжено, а из порванной телогрейки высовывалась клочковатые пряди подкладки.
— Молотец, малтшик!.. — одобрительно сказал он.
Все они смотрели на подростка, словно ожидая команды.
Подросток оглушительно свистнул.
И сейчас же громадный черный Абракадабр, словно материализовавшийся из ночного мрака, совершенно бесшумно замер возле него, и пронзительные, почти человеческие глаза глянули с любовью и послушанием.
— Вперед, гвардейцы!..
Сарацины бежали, освобождая дорогу.
Тут же распахнулась уютная круглая площадь, освещенная, точно в праздники, цветными прожекторами. Он не помнил, как называется эта площадь, но она была просто сказочная: яркая, увешанная гирляндами и серпантином. Распускались над ней бесшумные гроздья салюта, а в ветвях тополей, как на елках, горели маленькие фонарики.
Главное же заключалось в том, что вся она была заполнена ликующей массой народа: сотни лиц, одеваясь улыбками, тянулись к нему, сотни искренних счастливых голосов восклицали:
— Слава Мышиному королю!..
И Елена тоже кричала. Она находилась сейчас в первом ряду, но — не в джинсах и в вытертой блеклой куртке, которую она надевала на улицу, а в невероятно красивом, бальном, атласном платье, доходящем до пят и перехваченном красными лентами. Шею ее украшала нитка кораллов, а сквозь локоны сложной прически поблескивали капельки жемчуга.
— Слава Мышиному королю!..
