Тотчас второй и третий звуки 'Дзиньго-о-о'!.. как хрустальные полусферы, поплыли в пространстве, диковатая бронза оправы, усыпанная завитушками, вспыхнула и замерцала, потемнел, казалось, сам воздух, наполняющий комнату, пленка мутной белесости на поверхности зеркала лопнула, и из черной, как обморок, провальной ее глубины, обрамленной верхушками лиственниц на фоне звездного неба, высунулось ощеренное кошачье лицо с топорщащимися усами и, почуяв добычу, издало спазмы животного возбуждения:
— Мя-я-у-у!..
Серая с полосками лапа, по размерам своим скорее напоминающая тигриную, стремительно выпросталась оттуда, и громадные когти, попытались схватить заранее отпрянувшего Геккона.
Не доставали они, сжимаясь и разжимаясь, совсем немного, острые смертельные их концы скрежетали, касаясь друг друга, в каких-то лишь сантиметрах от темной фигуры, но как раз эти-то сантиметры и оставались непреодолимыми: чувствовалось, что кошка, отталкиваясь от земли, напрягая все силы, старается вырваться из оправы, однако крепкая белесая муть, образующая по краям, не пуская, пружинит и заталкивает кошачье тело обратно.
— Мя-я-у-у!..
Будто стон раздираемого железа прошел по комнате.
Зашумел древний лес и заполоскалась в невидимом отдалении паника птичьих крыльев.
— Мя-я-у-у!..
Лунный сказочный блеск, одевающий лиственницы, точно вывернулся наизнанку.
Долетел запах хвои.
Геккон обернулся.
— Разрешите вас познакомить, — хладнокровно сказал он. — Принц Фелида, хозяин всего Юго- Западного побережья. Властелин диких кошек, сюзерен пожирателей рыбы. Он великолепен, не правда ли?..
Сильная тренированная рука его, обтянутая кружевными манжетами, быстро взлетела, и холеные пальцы коснулись когтей — все так же сжимающихся и разжимающихся.
Брызнул синими искрами перстень, попавший под солнечное освещение.
Геккон усмехнулся.
— Я бы не рекомендовал вам встречаться с ним один на один. Растерзает…
И вдруг все кончилось.
Очередное «дзиньго», будто звуковое кольцо, слетело с оправы, звонко щелкнула, по-видимому остывая, косматая бронза, крепкая белесая муть, опоясывающая изображение, точно вскипела, снова побежали по поверхности ленивые гладкие волны, серая с полосками лапа мгновенно отдернулась, проступило стекло, и через секунду обыкновенное светлое зеркало, удивляющее, быть может, лишь своей толщиной, отразило — дубовую мебель, расставленную по периметру, перламутровые инкрустации крышечек и столов, полированные серебряные вензеля на стенах, и во всем этом непривычном, излишне вычурном обрамлении — вытянутую физиономию Мэра, у которого от волнения кожа приобрела лиловый оттенок.
Дружно пыхнули и сами собой погасли скульптурные свечи. Струйки красного дыма, заколебавшись, как змеи, растаяли в воздухе.
Только прелость весеннего леса напоминала о том, что происходило.
Да еще — из открытых окон доносились многочисленные препирающиеся голоса и отчетливый, как в обувной мастерской, перестук молотков по дереву и металлу.
Словно расположился под окнами кочующий табор.
Мэр опомнился.
— Ну и что это было? — спросил он, нахмурив брови, точно ему нанесли тяжелое оскорбление. — Дорогой друг, не могли бы вы объяснить это — непосвященным…
— Да, хотелось бы, — неожиданно поддержал его сэр Фабрициус.
Голос его прозвучал очень резко.
Геккон пожал плечами.
— Магия тем и плоха, что она не дает однозначного результата, — сказал он. — Мы поэтому можем интерпретировать увиденное, как угодно: и как непосредственную угрозу скорого нападения, и как ярость бессилия, которая выражает себя только в ненависти. К сожалению, кошачьего языка я не знаю. Впрочем, если бы даже и знал, то это вряд ли бы что-нибудь прояснило. Ведь Фелида не стал бы рассказывать нам о своих намерениях. В общем, я полагаю, что надо готовиться к худшему…
— То есть, очередное нашествие?
— Скорее всего. И, насколько можно судить, в самое ближайшее время. Головой бы я, конечно, за это не поручился, но интуиция мне — подсказывает…
Мэр сказал саркастически:
— Великолепные перспективы! Вы, дорогой друг, прямо-таки вселили в меня надежду… Значит, снова — пожары, и снова — кровавая катавасия? Восхитительно!..
Он достал из кармана платок и протер им вспотевшую мякоть ладоней.
А затем поглядел на этот платок — как бы не понимая.
Геккон снова пожал плечами.
— Дорогой друг, этого следовало ожидать. Или, может быть, вы рассчитывали, что Фелида смирится с заключением Конкордата? Ведь подобное соглашение существенно укрепляет наши позиции. И, с другой стороны, ослабляет его нынешнее положение в Ойкумене. Собственно, ничего катастрофического я здесь не вижу: сил у нас, как вы знаете, достает, мы вполне можем отбросить его от города…
— Оставаясь при этом, дорогой друг, вашими, скажем прямо, заложниками?
— Ну — если хотите…
Говоря это, Геккон повернулся к окну, в непосредственной близости от которого закипели возня и ожесточенная перебранка — высунулся немного наружу, внимательно посмотрел и вдруг гаркнул так, что заколебались хрустальные подвески на люстрах:
— Отставить!..
Сразу же ворочающаяся на земле куча-мала распалась, из нее, как будто по волшебству, выросли трое растрепанных сарацинов, а один из них, наверное старший по званию, доложил, прорывая слова тяжелым дыханием:
— Так что… пыталась бежать, ваша милость… Неподчинение…
На наплечнике его чешуйчатых лат были вычернены два коротких пера.
То есть, начальник отряда.
— Безобразие! — громко сказал Геккон. — Трое воинов не могут справиться с одной женщиной. Как же после этого посылать вас в сражение? Доложите командующему гарнизоном, что я лишаю вас увольнительных!
— Слушаюсь, ваша милость!..
— Идите!..
Он подождал, пока сарацины, развернувшись и четко печатая шаг, ровным строем направились к желтому зданию комендатуры, а затем указательным пальцем поманил оставшуюся на месте схватки невысокую рыжеволосую женщину, у которой несмотря на растрепанность ощущалось во всем облике удивительное равнодушие.
Словно она уже полностью отрешилась от жизни и смерти.
— Подойди сюда, добрая женщина. Не бойся, больше тебя не тронут…
А когда женщина, впрочем не сразу, приблизилась и остановилась, глядя ему в лицо темными, словно нарисованными глазами, то спросил с неожиданной мягкостью — подаваясь и нависая над подоконником:
— Как твое имя? Кора?.. Ты храбрая женщина, Кора. Ты мне нравишься. Хочешь я отпущу тебя на свободу?
Он, наверное, предлагал это совершенно серьезно, подчиняясь, скорее всего, капризу минутного настроения, но поскольку женщина равнодушно молчала, как бы даже не слыша обращенного к ней вопроса, то добавил — уже с нотками начальственного нетерпения в голосе:
