спокойно. Группа даже увеличилась за счет жителей ближайших домов. Но в понедельник, на исходе дня, вострубили ангелы, имеющие семь труб… «И упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде – Полынь: третья часть вод сделалась полынью»… Умер молодой Бингсби, и еще четверо сотрудников получили тяжелое отравление. Положение сразу ухудшилось. Дистилляцию наладили с трудом. Пробы полынной воды были запаяны в сосуды из пероксного стекла. Позже анализ обнаружил в них «росу Вельзевула», что нанесло серьезный удар психологическим интерпретациям апокалипсиса. Наибольший интерес представляет упоминание о «запечатленных», которые должны были спастись. Брюс сам видел – голый, перепачканный землей человек шел через двор по горящему мазуту, и на лбу его фосфором пылала зеленая печать. Он не отозвался на оклики и пропал в смертельном дыму. Согласно источнику, «запечатленных» должно было быть сто сорок четыре тысячи. Цифра явно завышенная. Но уже после апокалипсиса ходили слухи о чудесных исцелениях и божьих людях, не горящих в огне и не тонущих в водах. Всплывали конкретные имена. Операция «Иоанн» получила новую фазу развития. Возобладало мнение Хертви- га, что Оракул путем апокалипсиса пытается найти посредников для Контакта – таких людей, которые по своим психофизиологическим характеристикам были бы способны к восприятию неземной семантики. Совет вынес решение. Беженцы были изолированы. С каждым работали одновременно два-три аналитика. Применялся гипноз и галлюциногены. Это привело к разоблачениям в прессе и колоссальной утечке информации – частные руки. Все было безрезультатно. Критерии оказались ложными. Легенды иссякли. К сожалению, никто не общался с «запечатленными» непосредственно и мы не знаем, чем они отличаются от других людей. На исходе месяца группа Брюса начала совершать небольшие вылазки. Это совпало с появлением саранчи .. . «Отворился кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя. И из дыма вышла саранча на землю, и сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, и дано ей не убивать их, а только мучить, и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека» … Брюс определяет размеры саранчи – до метра в длину. Удалось загнать и убить одно насекомое. При этом, получив укус, погиб Эдварде. Брюс сделал подробное описание. Перепончатые крылья, золотой венец, почти человеческое лицо – мягкая, теплая кожа, шесть зазубренных ног, хитин, который не берет ножовка. Ткань тела имела неклеточное строение – гомогенная масса, срастающаяся с железным хитином. Брюс упоминает о звездчатых образованиях в ней, называя их ядерными синцитиями, но препараты не сохранились. Лаборатория сильно пострадала от землетрясения и пожара. Большая часть сотрудников решила пробиваться во внешний мир. Судьба их неизвестна. Они унесли с собой множество документов и единственный экземпляр саранчи, зафиксированный в формалине. Брюс умер за рабочим столом – еще не успев дописать рождение Младенца и появление на небе Красного Дракона с семью головами, готового пожрать его.
Подобную символику можно было толковать как угодно. Что и делалось. Но огромный шок, испытанный человечеством, заставил впервые осознать некоторые масштабы: Земля и Вселенная – искра жизни в океане холода и пустоты. Кто мы и зачем?- этот вопрос волновал теперь не только горстку философов. Было сильнейшее разочарование. Ладислав Сморгла в предисловии к своей книге «Зерно культуры» писал: «… происходит очищение базиса цивилизации, сущности ее – того, что объединяет людей независимо от пестрой мозаики расовой, государственной или социальной принадлежности … Как ни странно, единым связующим звеном в настоящий момент оказалась религия. Именно ее и пытается познать Оракул, даже не подозревая, что на самом деле сохранилась одна скорлупа, а содержание давно превратилось в сухую и слабую пыль. К сожалению, западная культура не смогла представить ничего более существенного, чтобы продемонстрировать иному Разуму самую суть человечества …»
В темноте завыла сирена – вынимая душу, выдергивая по нитке каждый нерв.- Встать!..- в самое ухо заорал Скотина Бак.- Слезай, скотина!..- Я кубарем полетел с нар. Стуча зубами, натянул штаны, продел руки в полосатую куртку. От нее разило карболкой. Она если и согревала, то самую чуть, но спать в одежде все равно не разрешалось. Скотина Бак, не ленясь, сам, два или три раза за ночь обходил бараки и, если замечал непорядок, срывал с провинившегося задубевшее, драное одеяло, ударами резиновой дубинки гнал из теплого и затхлого нутра – ставил снаружи, в ледяном сумраке, под синим кругом дверной лампы – на весь остаток ночи.
– Сми-ирна!..
Блоковые, выказывая усердие, побежали в проходе. Рассыпали тычки. Сопели и матерились. Но больше для виду. Они жили тут же, в закутке, за дощатой перегородкой и знали, что ночью, когда в придавленных темнотой бараках тихой змеей от стенки к стенке ползет въедливо- ядовитый шепот, каждый из них может запросто лечь и не проснуться – найдут утром с посиневшим языком и вытаращенными от удушья глазами. Поэтому блоковые даже под совиным взглядом Скотины Бака лишь бодро суетились – на месте, стараясь не забираться далеко в гущу копошащихся, с трудом разгибающихся, полосатых тел. Я улучил момент и как всегда сунул на грудь сбереженную пайку – ощутил кожей колючую твердость хлеба. У меня ныла спина, и позвоночник, хрустя, разламывался на части. На скуле немел кровоподтек: это приложился Сапог, увидев, что я везу полупустую тачку. Я не сразу вспомнил о Водаке. А когда вспомнил, тут же вылетела из головы и спина, и нарывающий палец, и то, что вчера, перед отбоем, сидя на нарах, я с тоской и горечью кончиком языка сковырнул два левых зуба и выплюнул их в ладонь.
Лежанка Водака была пуста. Рядом со мной – по порядку номеров, его тоже не было. Я чуть было не сел обратно. Но Скотина Бак, будто почуяв, воткнулся в меня дикими глазами. Или не в меня. Все равно. Никогда не угадаешь, куда смотрит эта сволочь.
Клейст, хрипя отбитой грудью, держался за верхние нары.
– Ушел … Слушай – ушел все-таки … Ах, майор, я же предупреждал – поймают его …
Он еле стоял.
– Теперь расстреляют каждого пятого …
– Тебя-то не расстреляют,- сказал я.
– Меня – вряд ли . .. Бак прикончит .. . Мордой в грязь … Скоро уже … наверное, сегодня …
– Вчера ты говорил то же самое.
– Внимание! Выходи!- заорали блоковые.
Встали в дверях, выпятив звериные подбородки. Скотина Бак махнул дубинкой. Деревянные подметки десятками молотков застучали в пол. Передо мной качалась сутулая спина Хермлина. Он непрерывно кашлял, сотрясаясь всем телом. Водак, вероятно, ушел ночью, где-то в середине, когда часовые на вышках клюют носами, вздрагивают и ознобленно подергивают непромокаемые плащи. Выйти из барака не проблема. Труднее пересечь плац – гладкий и голый, пронизываемый голубыми лучами прожекторов. Охрана стреляет в любую тень. Просто так. От скуки. Чтобы не задохнуться сном среди грузной и непроницаемой темноты. Я прикинул шансы. Шансы у него были. Если отбросить Клейста, его предсказания. У каменоломен проволока идет всего в один ряд. И ток через нее не пропущен – не дотянули провода. Там есть одна канава. Мы ее сразу заметили, в первый же день. Неглубокая такая – полметра. Тянется через поле к оврагу, заросшему кустарником. Очень удобно, с вышек не просматривается. Правда, она заколочена щитом под проволокой, но внизу течет ручей, и Водак говорил, что земля, наверное, мягкая, можно подкопать. Так что плац – самое трудное. Я остро позавидовал ему. Пробирается сейчас по дну, раздвигает мокрые ветви. Мне уйти было нельзя. Потому что – Катарина. А так бы .. . Отсюда до города километров пятьдесят. Завтра к вечеру могли бы быть там. Или еще раньше выйти к передовым постам. Хотя – какое завтра. Это для нас – завтра, и послезавтра, и неделя, и месяц. А для них там, за чертой хроноклазма,- одно бесконечное сегодня.
В дверях произошла заминка. Скотина Бак придрался к Петеру. Держал его левой рукой, закрутив куртку на горле. Орал, свирепея:- Я тебя научу, скотина! . . Ты будешь, скотина, знать, кто я такой, скотина! . .- Щуплый Петер мотался, как тряпка. Отвечать – не осмеливался. Кончилось это, как и должно было кончиться. Скотина Бак махнул литым кулаком. Удар был глухой и отрывистый. Петер осел, коротко хлипнув. Сволочь этот Бак. Всегда бьет в висок – и насмерть. Кулак у него пудовый. Еще хвастается, что убивает с
