И Чарльз У. Таггард начал интересоваться Саудовской Аравией.
В первые дни к Маркусу в палату приходил физиолог, осторожно его массировал, двигал его руки и ноги во всевозможных направлениях и повторял:
– Терпимо?
При этом всё было не только терпимо, но даже хорошо; он воспринимал эту гимнастику как приятное разнообразие.
Но вскоре ему объявили, что настало время принимать участие в общей гимнастике для больных, внизу, в реабилитационном зале. Правда, его возил туда в кресле – по стеклянным коридорам с видом на лесистые окрестности – прыщавый альтернативщик.
Неделю спустя и это кончилось, и Маркусу пришлось проделывать этот путь своими ногами. Это было труднее, чем сама гимнастика, и удавалось лишь благодаря палке, которая с самого начала стояла у его кровати – для походов в туалет или на чайную кухню.
В первый день после этого похода он находился в таком нокауте, что проспал до самого вечера.
На второй день он тоже был измучен, однако смог пару часов смотреть телевизор.
На третий день, когда он вернулся в палату, его ждала высокая, стройная женщина в тёмно-красном пальто. Она стояла у окна и, когда он вошёл, медленно повернулась к нему, плотно сжав губы. Её взгляд казался тревожным; волнение, исходившее от неё, ощущалось почти физически.
– Привет, – сказала она.
Маркус проковылял к своей кровати, отставил костыль и опустился на матрац.
– Привет, Доротея! – хрипло сказал он. – Рад тебя видеть.
Глава 7
Дверь в магазин была заперта. Доротея невольно глянула на часы. Половина одиннадцатого. И обычный будний день, понедельник.
Да, и снаружи не стояла витрина с овощами. Стенд с газетами тоже. Закрыто? Но почему?
Она ещё раз нажала на ручку. Дверь не поддалась. Когда-то, в другом столетии, она была выкрашена в синий цвет; за это время краска облупилась. Доротея попыталась заглянуть внутрь сквозь стеклянные матовые стёкла. Вроде бы внутри горит свет?
Она заметила какое-то движение, потом дверь открыли. Мужчина за пятьдесят, с отвислыми щеками и порослью в носу, стоял в проёме.
– Вы сегодня первая, – сказал он ворчливо под дребезжанье древнего дверного колокольчика. – В половине одиннадцатого. Вы только посмотрите.
– Не поняла, – растерянно сказала Доротея.
– Вы первая, кому понадобился магазин. – Он повернулся, взял с кассового столика кусок картона. В глубине магазина стояли коробки, с полок было всё наполовину убрано. – Я написал объявление да забыл его повесить. Только сейчас заметил.
– Что за объявление?
– Что магазин закрывается. – Он коротко глянул на неё. – В субботу умерла моя мать.
– О! Мне очень жаль. – Доротея сама не ожидала, что примет известие с такой болью. Ведь она только подружилась со старой женщиной, и вот…
– Да что уж там жалеть. Ей было восемьдесят три. И она умерла именно так, как всегда хотела: во время работы. Успела даже всю бухгалтерию свести. Сделала отчёт за месяц, прилегла на софу – и всё.
Это звучало не особенно печально, скорее досадливо.
– Да. Понимаю. – Доротея не знала, что сказать. – А что будет э-э… с магазином?
Мужчина покачал головой.
– Он ведь ничего не приносил. Жила она на свою пенсию. Разрешите? – Он закрепил табличку, на которой было написано: «В связи со смертью хозяйки магазин закрыт на неопределённый срок». Потом отвернулся, не прощаясь, и снова закрыл дверь.
Доротея стояла снаружи и слышала, как он там орудует. Судя по звуку, ему всё это было безразлично, да даже и противно.
Она повернулась, посмотрела через деревенскую площадь, ощущая волнение, будто этот момент выбивался из обычного хода времени. Вот контора управления, где работал местный начальник, и то лишь два раза в неделю. Трактир «У кружки» – серая, пришедшая в упадок нора. Здание рядом было когда-то магазином, возможно, модным, судя по пустой витрине за пыльным стеклом. Церковь имела такой ветхий вид, что Доротея не решилась бы в неё войти.
И что это за деревня? Вся такая… мёртвая. Как пыльный чулан, полный старых, забытых вещей. Это было не пространство для жизни, а какая-то свалка жилых домов.
Исполненная странной печали, которая относилась не только к старой госпоже Бирнбауэр, но и к состоянию мира в целом, Доротея вернулась домой словно в трансе. Она беспомощно стояла перед раскрытым холодильником, раздумывая, что бы приготовить на обед. В деревне больше нет ни одного магазина. Нет, ради шести яиц она за тридцать километров не поедет. Придётся искать какой-то выход.
Ну, может, кто-то другой возьмёт на себя магазин? Какая-нибудь из больших сетей. Это, конечно, будет уже не так романтично, но всё же лучше, чем ничего.
А тут ещё и телефон звонит. Не удаётся спокойно подумать!
– Утц, – назвала Доротея свою фамилию.
Незнакомый мужской голос. По-немецки говорит отрывисто, с акцентом.
– Алло! Это говорит… – и он назвал имя, которое Доротея не расслышала. – Ахим дома?
Ошибся номером, ясно.
– Здесь нет Ахима.
– О! Разве я попал не в дом Ахима Анштэттера?
Теперь Доротея поняла.
– Ах да… Это был прежний владелец дома. Семья Анштэттер здесь больше не живёт.
Возникла долгая пауза.
– Я понял, – сказал наконец мужчина. – Он продал вам дом.
– Да.
– Быстро же он среагировал.
Моментально в ней очнулось подозрение, словно зверь, подстерегающий в темноте. Она-то считала, что с ним покончено. По спине пробежал холодок.
– Простите? Что вы имеете в виду?
На это он не ответил.
– Не могли бы вы ему передать кое-что?
– Что значит «быстро среагировал»? – настаивала на своем Доротея. – Что кроется за этим домом?
– Ничего. Я оговорился. Немецкий – не родной мне язык; я его владею с большими пробелами. – Глубокий вдох. – Пожалуйста, передайте господину Анштэттеру вот что…
Доротея металась по кухне, как тигрица, рассказывая Вернеру про этот звонок.
– Он не захотел сказать мне, что имел в виду. Он просто открестился, что вообще сказал это. Но я же не сумасшедшая; я это точно слышала. «Быстро же он среагировал». Именно так он сказал.
– Это совсем не обязательно должно что-то значить. Может, и в самом деле оговорка. Когда я в офисе говорю по телефону по-английски, у меня тоже случаются такие ошибки. Иной раз просто стыдно.
