Вот примерно так я размышляю некоторое время. То есть, во-первых, я делаю сам себе комплимент, показывая, что мое сегодняшнее отчаяние связано с глубинным смыслом европейской культуры. Это придает ему оттенок благородной возвышенности. А во-вторых, вселенские координаты проблемы несколько ослабляют личную боль. Что значат страдания одного человека, если в том же трагическом положении находится сейчас целая цивилизация?
Помогает это, разумеется, плохо. Депрессия вообще плохо поддается обычной логике. Можно сколько угодно твердить себе, что ничего страшного в действительности не произошло, жизнь продолжается, она вовсе не кончена из-за одного неприятного случая, будет еще множество самых удивительных приключений, и все равно – будто твердая потусторонняя лапа сжимает сердце, в груди – пустота, мозг пропитан ватным, обессиливающим туманом. Никакие логические конструкты на него не действуют. И тем не менее аналитика на этом этапе необходима. Она не столько преодолевает депрессию, что было бы, разумеется, слишком просто, сколько пронизывает ее, делает менее агрессивной. Она потенцирует существующую реальность, разрыхляет почву, чтобы затем проклюнулись слабые росточки надежды.
Далее я перехожу к конкретным действиям. Прежде всего беру аккуратную четвертушку бумаги, приготовленную для заметок – такие четвертушки у меня всегда стоят на столе, мало ли какая мысль вдруг придет в голову – крупными печатными буквами вывожу на нем слово «отчаяние», иду на кухню, кладу листочек в толстую стеклянную пепельницу, которую достаю с полки, поджигаю его и жду, пока он полностью прогорит. Пепел я тщательно размельчаю и смываю водой.
Такой у меня обряд. Я тем самым подвожу черту под определенным этапом жизни. Обряд – это совершенно необходимая часть терапии. Недаром все исторически сложившиеся практики, поддерживающие в человеке витальность: мировые религии, например, или магические шаманские ритуалы древних народов, воплощались именно в эффектной обрядности; чем более театрализованным было разыгрываемое представление, тем большим психогенным воздействием оно обладало. Человеку необходимо обозначить рубеж, который он перешагивает. Необходима граница, отделяющая тусклое прошлое от оптимистического настоящего. Это нечто вроде бытового заклинания духов: все мои несчастья сгорели, теперь я становлюсь совсем другим человеком.
Затем я делаю небольшую зарядку. Это – тоже обряд, показывающий, что у меня началась новая жизнь. Зарядка нужна мне не для того, чтобы укрепить свое физическое состояние, а именно как доказательство перехода через некий важный рубеж. Я делаю пятьдесят глубоких наклонов, пытаясь достать носки тапочек (остающихся тем не менее не достижимыми), сорок раз отжимаюсь от пола и далее, слегка отдохнув, отжимаюсь еще десять раз (пятьдесят – это для меня некое магическое число), а потом, зацепившись пальцами ног за нижнюю планку тахты, пятьдесят раз сгибаюсь и разгибаюсь, сжимая в руках небольшие гантели. Завершается это мучение энергичным душем. Струи воды бьют мне в лицо, в нос, в глаза, в уши, смывая накопившееся за последние дни безразличие. Я отфыркиваюсь, трясу головой, скребу ногтями по коже и вообще демонстрирую сам себе, что я жизнерадостен и как никогда полон сил. Конечно, душ следовало бы принимать контрастный: горячая вода – ледяная – опять горячая. Это встряхивает организм, как впрочем и психику, гораздо сильнее. Но на контрастный душ я все-таки пока не отваживаюсь. Это – потом, где-нибудь, может быть, через неделю. Сейчас мне достаточно и такого, пусть маленького, но очень важного для меня достижения. Не надо – все сразу. Лучше – крохотными шажками, но чтобы каждый день хоть чуть-чуть продвигаться.
Следующий этап тоже чрезвычайно важен. Я отбираю книги для чтения на ближайшие два-три месяца. Дело это не такое простое, как может представляться со стороны, и значение его несколько больше, чем только обеспечить себя приемлемой беллетристикой. Суть здесь заключается в следующем. Человек живет не в реальности, какой бы объективной она, на первый взгляд, ни казалась, он живет в ее отражении, которое создается культурой. Говоря иными словами, человек живет в «тексте», и этот «текст» воспринимается им как «подлинная действительность». Причем, если «текст» полностью или частично не совпадает с реальностью, то в подавляющем большинстве случаев побеждает не реальность, а «текст». Он и создает ту маленькую вселенную, в которой человек обитает. Изменить эту вселенную очень трудно, но переакцентировать ее с негативных переживаний на позитивные, в общем, возможно. Как бы я ни относился к современной российской литературе, но вот классические романы – это нечто совершенно иное. Причем книги я отбираю только по одному-единственному параметру. Ну, помимо того, конечно, чтобы их было просто интересно читать, требуется еще, чтобы в данном произведении повествовалось о преодолении главным героем серьезных жизненных трудностей. Наверное, для кого-то это может выглядеть глупо, но я знаю, что если буду какое-то время читать литературу подобного рода, то во мне постепенно вырастет такая же жажда преодоления, а уже она повлечет за собой и необходимое желание жить.
И, наконец, я перехожу к главному. Все предшествующие мои действия, насколько бы существенными в терапевтическом плане они ни являлись, представляют собой в действительности только подготовительные мероприятия. Они, разумеется, создают – по крайней мере я на это надеюсь, – определенный эмоциональный настрой, но чтобы закрепить данный настрой в сознании, чтобы он не рассеялся, не испарился, чтобы превратился, напротив, в движущую бытийную силу, необходимо дело, в котором эмоции будут овеществлены. Говоря иными словами, мне необходимо занятие, необходима работа, которая сфокусировала бы собой нарождающийся позитив. Работа – это вообще лучшая психотерапевтическая методика, и не случайно все мировые конфессии ставят ее чуть ли не на первое место среди других религиозных обязанностей. «В поте лица своего» – не пустые слова. Это – проверенный многими поколениями способ осмысленного существования.
В общем, я засучиваю рукава и берусь за дело, которым уже давно следовало бы заняться. В течение всей нашей более чем двухлетней работы с Никитой и Авениром, вылившейся впоследствии в проект «ностратических языков», я подбирал различные материалы на эту тему. Частично – выписки из каких-то статей, частично – сами статьи, частично – наброски соображений, когда-то пришедших мне в голову. Большей частью они, разумеется, уже тематически разнесены: что-то – в компьютере, что-то в блокнотах, что-то – просто на листочках бумаги. Но поскольку и знания мои о предмете, и отношение к теме в течение этого времени неоднократно менялись, то менялись и способы записей, и методы их классификации. Мой архив давно уже превратился в такой потрясающий хаос, где не только черт, но и даже бог запросто сломит ногу. Главное там соседствует со второстепенным, случайное – с обязательным, важное – с абсолютно ненужным. Многие торопливые замечания, сделанные на полях, расшифровать уже невозможно. Что я когда-то имел здесь в виду? Непонятно. А если вдруг требуется найти какие-то необходимые ссылки, то приходится буквально часами перелопачивать весь имеющийся материал. И довольно часто бывает так, что я их все-таки не нахожу. Впрочем, это – трагедия современного знания. Сведений стало столько, что освоить их, даже поверхностно, не может никто. Насколько я знаю, американцы уже давно подсчитали, что если исследование стоит менее сорока тысяч долларов, то его проще провести заново, чем разыскивать нужные результаты в океане уже имеющейся информации. Во всяком случае, это будет быстрее.
У меня возникает даже нечто вроде энтузиазма. Я вытаскиваю папки с записями, газетными вырезками, блеклыми ксероксами, распечатками, раскладываю их на тахте, чтобы можно было окинуть материал одним взглядом, включаю компьютер и собираю в несколько окон оглавления имеющихся разделов. Затем я выгребаю из ящиков сколотые бумажки разных форматов и пытаюсь классифицировать их в соответствие с тем, что высвечивается на экране.
Скоро моя комната приобретает вид чудовищной свалки. Везде – на столе, на стульях, на полочках, даже на процессоре, даже на мониторе разложены записи или уже рубрицированные материалы, то поджатые скрепками, то просто наваленные друг на друга. Часть газетных вырезок мне приходится класть прямо на пол, и перемещаться в комнате теперь можно только по двум определенным дорожкам – одна идет к выходу, и вдоль нее я сконцентрировал тему психологического когнитива: создание «личного смысла» и «смысла эпохи» (согласование этих двух трансценденций представляется мне неизбежным), а вдоль другой дорожки, которая оставляет проход к книжным полкам, я сосредоточиваю материал по конкретным терапевтическим практикам: психоанализ, метод нейро-лингвистического программирования, аутотреннинг, магические действия и ритуалы. Причем я тут же цветными фломастерами помечаю их по степени важности и даже рисую стрелки, указывающие возможную связь друг с другом. Эту область исследований я более- менее знаю и потому могу сразу же выстроить в ней соответствующую иерархию. Отдельным «гнездом», которое занимает у меня почти весь подоконник, я выкладываю записи Авенира по тем или иным аспектам проблемы. У Авенира довольно странная манера работать. Он почти никогда не доводит спонтанно
