высказанную им тезу до готовой статьи; считает, что нет смысла возиться с тем, что и так очевидно; лучше потратить время на то, чтобы сформулировать нечто новое. Способ думания, разумеется, эффективный, однако здесь возникают, конечно, и определенные трудности. То, что очевидно самому Авениру, далеко не так очевидно всем остальным. Они же не проходили с ним этап за этапом. И зачастую нам, то есть Никите и мне, приходится создавать специальные «скрепы», которые связывают авенировские тезы с реальностью. Иногда мы сразу же делаем это, стараемся не откладывать, а иногда забываем, нет времени, каждому хватает своих обязанностей, и тогда связки, в первый момент действительно вполне очевидные, понемногу выветриваются и образуют загадочные пустоты. Уже не восстановить ход рассуждений. И это жаль, потому что Авенир, как правило, говорит только по делу. Случайных высказываний у него практически не бывает. Вот и теперь я натыкаюсь на совершенно непонятные записи. Например: «Сценирование есть драматизация текущей реальности». Что здесь когда-то нами подразумевалось? Создание «виртуальных сюжетов», которые пациент воспринимает в качестве руководства к действию? Или же речь идет о формировании личного «туннеля реальности»? С тем чтобы этот «туннель» был способен пробить барьер кризиса и чтобы именно сквозь него пошла бы в дальнейшем вся динамика трансцендирования? Впрочем, это в определенном смысле одно и то же. Авенир требует у меня столько же сил, сколько все остальные авторы вместе взятые.
Правда, тут мне помогает одно обстоятельство. Благодаря идее «конвейера», у меня теперь есть сюжет книги, четко структурированной в последовательные, связанные между собой разделы. Это задает логику распределения материала, и я группирую его сейчас именно по такому принципу.
И все равно, работы – воз и маленькая тележка. Каждую статью, выписку, отрывок, собственную заметку надо еще прочесть, вникнуть в смысл, сообразить, чему это соответствует лучше всего. Это не всегда удается с первого взгляда, и я по несколько раз перекладываю один и тот же материал, прежде чем понимаю, что вот теперь он на месте. Кроме того, в большинстве случаев вовсе не обязательно хранить данный материал полностью. Иногда от него достаточно оставить только страницу, абзац, строчку, может быть – два-три слова, передающих самую суть. Тогда я набираю эту страницу или абзац на компьютере, заношу в соответствующий раздел и строго аттрибутирую. То есть, указываю название, фамилию автора, год издания, если требуется – номера страниц, и все другие необходимые данные. Это, пожалуй, самая муторная часть работы: аккуратно, по много раз проверяя, набирать, в основном на английском, разные технические подробности. Однако я заставляю себя это делать. Если сразу же, как полагается, по всем правилам, не зафиксировать их, трудностей потом будет гораздо больше. Я уже неоднократно попадал в ситуации, когда надо по ходу дела сослаться на то или иное «базовое» высказывание, просто нельзя без этого, смысловой пробел, а откуда оно взялось, не имеешь ни малейшего представления. А если даже случайно и помнишь автора, которому оно вроде бы принадлежит, то просматривать книгу в шестьсот страниц, чтобы проверить, труд совершенно немыслимый. Тем более, что терпения у меня на это, как правило не хватает. Нет уж, действительно, лучше сразу сделать все как положено. Десять минут, потраченные сейчас, сэкономят в дальнейшем два или три часа. Это уж точно. Усвоено на собственном опыте.
Так продолжается следующие четыре дня. Я читаю материалы, вникаю в суть, классифицирую их, сокращаю, аттрибутирую. Работа захватывает меня целиком. Просыпаюсь я без четверти семь, быстро пью кофе и сразу же принимаюсь за дело. Причем, это – не чисто механические операции, как может представиться человеку непосвященному. Даже в тех материалах, которые я, казалось бы, отлично знаю, то и дело обнаруживается нечто новое.
Я обнаруживаю, например, что депрессия – явление не только индивидуальное, но и в известной мере статистически устойчивое. Диагностируется она, как правило, по количеству самоубийств (данный показатель считается в социологии наиболее репрезентативным), и если распределить имеющиеся наблюдения в широтно-долготном диапазоне, то выясняется, что в определенных регионах страны при тех же возрастных, социальных, профессиональных и иных характеристиках населения есть статистически значимая разница в количестве суицидов: на юго-востоке их всегда значительно меньше, чем на северо- западе. Автор не приводит никакого объяснения этого факта. Однако мне лично кажется, что здесь – та же самая разница цивилизационных менталитетов. Восточные цивилизация пытаются гармонизировать человека с миром, рождая некую целостность, в то время, как западные цивилизации, европейская и американская, все время выводят человека за пределы гармонии. Это как раз и есть оборотная сторона прогресса. А дисгармоничность человека и мира, которая все усиливается, неприемлемость сущего, вечная недостижимость «состояния счастья» – в западной культуре оно подменяется удовлетворенностью – как раз и порождает депрессию. Мне приходит в голову, что любопытно было бы совместить восточную мистику и западную регламентированность, культ традиции, то есть опору на прошлое, и непрерывное обновление текущей реальности. Правда, пока непонятно, как именно это можно сделать, но во всяком случае я фиксирую данную смысловую тезу на будущее.
Я также нахожу в папках сразу несколько материалов, где говорится о том, что современная школа утратила одну из своих важнейших функций. Она перестала социализировать ученика. Задача школы ведь не просто воспроизведение в следующем поколении неких фундаментальных знаний, но и «вписывание» подростка в то общество, где ему предстоит дальше существовать. Так вот авторы этих материалов считают, что с развитием новых средств массовой коммуникации данная функция школы вообще отмирает. Радио, телевидение, бумажная пресса, реклама теперь социализируют человека гораздо быстрее, чем школа. В результате подросток взрослеет с опережением на несколько лет, и именно это является двигателем нынешней акселерации. На мой взгляд, чрезвычайно интересное замечание. Оно хорошо согласуется с теорией Авенира о «биологическом механизме» депрессии. Тут прямо-таки напрашиваются всякие любопытные параллели, и я отчеркиваю этот материал, чтобы обязательно обсудить его позже.
Я также отчеркиваю несколько материалов по психоанализу, и крайне занятную, но, правда, слишком расплывчатую статью по методам групповой терапии. Групповая или межличностная терапия интересует нас уже довольно давно. Это – мощный и проверенный временем метод стабилизации психики. Депрессант включается в среду общих ценностей, которые, конечно, ни в коем случае ему не навязываются, довольно быстро утрачивает «негативный заряд», становится более восприимчивым к окружающему и постепенно, сам того обычно не замечая, начинает жить перспективой этого маленького сообщества. Здесь, вероятно, имеет место растворение психики индивидуума в психике коллектива, отказ от личного бытия в пользу бытия сугубо общественного. И как всякое психическое явление, соприкасающееся с маргинальностью, данный факт имеет два качественных измерения: с одной стороны, разумеется, хорошо, что депрессант постепенно выходит их подавленного, даже суицидного состояния, собственно, в этом и заключается цель групповой терапии, но с другой стороны, он достигает психологической нормы за счет, по крайней мере, частичной утраты индивидуальности. На этом механизме строятся все тоталитарные практики – начиная от сект и заканчивая диктаторскими политическими режимами. Трудность здесь заключается в том, чтобы сохранить тонкий баланс, чтобы «откровения» общего смысла не отменяли индивидуальной свободы. Собственно, когда мы с Никитой и Авениром говорим об «очищении архетипов», это как раз и есть попытка сохранить в человеке то, что он собой представляет. Не тотальное подавление личности, которое действительно является зомбирующей методикой, а напротив ее взросление и переход в качественно новое состояние. Во всяком случае, мы понимаем это именно так.
В общем, работы с моим архивом хватает. Груды вырезок и статей, разложенные по всей комнате, убывают довольно медленно. Самый скромный расчет показывает, что такая работа займет у меня где-то около месяца. В крайнем случае, три недели, и то, если пахать ежедневно часов по десять-двенадцать. Я доволен: месяц – это как раз такой срок, за который вполне можно придти в себя. Главное – не останавливаться, не прекращать начатое ни на минуту. Именно поэтому я даже не убираю разложенные материалы на ночь – чтобы утром уже одним беспорядочным видом своим они вызывали бы соответствующее настроение.
К счастью, мне очень везет в эти дни с обстановкой дома. Не знаю, как уж так получается, специально или течением обстоятельств складывается само собой, но почему-то всегда, когда мне нужно некоторое время побыть дома, и Галина, и Костик тоже, будто привязанные, перестают куда-либо ездить. Ничего хуже этого для меня нет. Квартирка у нас крохотная, очень тесная, судя по всему, выкроенная когда-то из гораздо более вместительных «господских» апартаментов. Кухонька – шесть квадратных метров, прихожая – полтора, все три комнаты, каждая размером со спичечный коробок, открываются в коридорчик, изогнутый
