Фирма тогда испытывала явное неблагополучие. Она недавно образовалась и поначалу дела ее шли довольно успешно. Это, впрочем, меня нисколько не удивляет; чувствуется, что Салецкий – человек на редкость честолюбивый. Такой сумеет наладить все что угодно. Однако именно тут у него почему-то не связывалось. Результаты, которые фирма давала, явно не соответствовали ее возможностям. Картина выглядела даже несколько парадоксально: все старались, все вроде бы были хорошими специалистами, все вкалывали, как проклятые, все очень неплохо относились друг к другу. То есть, в принципе, все должно было бы складываться нормально, а на практике с загадочной неумолимостью следовал один сбой за другим. У Салецкого даже возникала мысль о закрытии фирмы. Авенир с Никитой, который ему слегка помогал, тогда довольно быстро разобрались, в чем там дело. Просто поначалу фирма была образована по типу «дружеского домена», то есть круга приятелей, которые полностью доверяют друг другу. Это, в свою очередь, предполагает прозрачность всех технологических операций и отношения между членами фирмы, выстроенные исключительно «по горизонтали». А как же иначе? Мы ведь доверяем друг другу. Фактически же их пытались выстраивать по типу «начальника – подчиненного»: в рамках локальных задач и, значит, в рамках локальной, изолированно-личной ответственности. Это, кстати, одна из наиболее частых ошибок современного бизнеса: ставить собственное предприятие именно как «домен», но при этом насильственно инсталлировать в нем сугубо корпоративные, «формализованные» отношения. Одно с другим просто не сочетается. Авенир, разобравшись с «ландшафтом», понял это практически сразу же. И почти сразу же предложил проект по переформатированию управленческой вертикали. Результаты не замедлили себя ждать. Уже через пару месяцев фирма увеличила оборот процентов на тридцать, а к концу года объем продаж возрос у них ровно вдвое. Помнится, Салецкий заплатил нам тогда очень неплохо. И вот теперь у них, значит – очередной кризис.
Я задаю несколько стандартных вопросов, и картина становится предельно ясной. То, что Салецкий принимает за кризис, вовсе не кризис как таковой, а также довольно распространенная в этой среде «болезнь роста». Ситуация здесь абсолютно банальная. Коллектив фирмы расширился и перешел границы, когда его можно было держать в рамках обычной «семьи». Он расслоился на несколько отдельных «семей», в каждой из которых, естественно, выделился свой неформальный лидер. А поскольку структурного разграничения полномочий между ними не произошло, новые лидеры начали вторгаться в области компетенций друг друга. Возникла психологическая конкуренция, отсюда – коллизии, напряженность, множество личных конфликтов. Причем каждый такой конфликт, разумеется, можно было бы объяснить и личными отношениями, но в действительности все они – проявление именно этого «конкурентного существования». Также понятно, что здесь следует сделать. Необходимо маркировать образовавшиеся границы чисто административными средствами. Например, разделить всю фирму на несколько самостоятельных подразделений, чтобы зоны новых «семей» стали зримыми и вещественными. Надо развести эти «семьи» как территориально – рассадив их, скажем, просто по разным комнатам, так и во времени – сместив, например, обеденные часы друг относительно друга минут на тридцать. Тогда «лидеры» перейдут в область межгруппового общения, а это уже совсем другая психологическая категория.
– Вы возьметесь решить эту проблему? – спрашивает Салецкий.
Для солидности я некоторое время думаю, глядя в окно, где сквозь зыбкую морось помаргивают огни рекламы, а потом отвечаю, что за такую работу взяться могу.
– Сколько примерно времени вам потребуется?
Я отвечаю, что для детального ознакомление с обстановкой мне, вероятно, потребуется месяца три. После этого я предложу какие-то первичные действия. И еще, наверное, месяца три понадобятся, чтобы воплотить эти действия в конкретные результаты.
– Ну, это вполне терпимо, – кивает Салецкий. – Хорошо, тогда давайте оформлять договор. Я думаю, что мы назовем вашу должность, скажем, «консультант по маркетингу». Это даст вам возможность свободно общаться практически со всеми сотрудниками. Маркетинг, как вы понимаете, понятие растяжимое. Теперь об оплате. Такая же, скажем, как в прошлый раз, вас устраивает?
Мне перед ним несколько неудобно. Работа, которую я для него буду делать, в действительности займет одну-две недели. Ну, в самом неблагоприятном случае – что-то около месяца. Растягивать ее на полгода, с моей точки зрения, просто – морочить заказчику голову. Мне от этого, честное слово, не по себе. С другой стороны, выхода у меня нет. Оплата идей, вообще нематериальной работы – вопрос очень болезненный. Здесь, к сожалению, все поставлено с ног на голову. Если я честно признаюсь, что такое исследование займет две недели, то и заплатят мне тоже за две недели, пусть в результате я предложу хоть новую теорию относительности. Не понимают у нас пока, что значит платить за идею. Пока не включаются. Вот и приходится идти на всякие хитрости. Час превращать в целый день, неделю – в месяц. То есть, фактически, размазывать манную кашу по чистой тарелке. Это – мера исключительно вынужденная. И все равно я чувствую себя очень неловко.
Салецкий принимает мое молчание за согласие. Он нажимает вызов, и в дверях появляется секретарша.
Салецкий просит ее принести бланки.
– Договор, если не возражаете, мы оформим прямо сейчас, – говорит он.
Домой из фирмы я возвращаюсь пешком. Это минут сорок пять – пятьдесят, но мне необходимо время, чтобы собраться с мыслями. Правда, никаких особенных мыслей мне в голову не приходит. Я лишь достаточно равнодушно констатирую тот неожиданный факт, что теперь у меня есть в запасе по крайней мере полгода. Я вовсе не рассматриваю работу, предложенную Салецким, как некую перспективу. Это мне не по профилю и с окончанием договора я, скорее всего, в фирме не задержусь. Хотя, конечно, и поручиться тоже нельзя. Жизнь – штука непредсказуемая. Она иногда выписывает какие-то удивительные зигзаги. Вдруг я еще стану крупным предпринимателем? Вряд ли, конечно. Я просто не подхожу для деятельности такого рода. Однако в качестве некоего промежуточного периода версия фирмы меня вполне устраивает. Причем я отчетливо представляю, как это будет дальше. Я начну все больше влезать в работу, погружаться в нее, осваивать новый материал, знакомиться с делом, с людьми, проникаться их интересами; институт, «ностратическая проблема», Мурьян – будут постепенно оттесняться на периферию. Они начнут выцветать, забываться, утрачивать какое-либо значение. И, наконец, навсегда растворятся в мерцающем мареве прошлого. Именно то, что и требуется. Главное – продержаться еще какой-то период, не поддаться депрессии, не утонуть в ее душной трясине. Мне кажется, что я смогу это сделать.
Правда, все мои благие намерения едва не летят к черту, когда я поворачиваю на Невский проспект. Здесь, как всегда, многолюдно, шумно и, кажется, даже светлее, чем в прилегающих улицах и переулках. Транспорт плывет по проезжей части непрерывным потоком, и таким же непрерывным потоком, слегка толкаясь, стремятся по тротуару прохожие. Мелькание лиц, мелькание разнообразных одежд. Впечатление – будто сюда собралась чуть ли не половина города.
И вот тут, задержавшись у перехода, на котором красный сигнал светофора как раз сменился зеленым, я краем глаза вдруг замечаю что-то знакомое. В первую секунду я как-то даже не понимаю, кого я вижу, но уже в следующую – горячим толчком крови в виски – догадываюсь, что это Геля. Она – в синей куртке, распахнутой, несмотря на то, что сегодня довольно прохладно, в ярком красном шарфе, свисающем чуть ли не до колен, с сумочкой через плечо, из которой высовывается ребристая ручка зонтика, необычно веселая, жизнерадостная, сияющая, смеющаяся; не похожая на себя, как будто только что родилась заново. Однако главное, что я отмечаю с тем же внутренним горячим толчком – она не одна. Рядом с ней парень – тоже в распахнутой куртке, тоже – в шарфе, прочерченном желтыми полосами. Вот он наклоняется и что-то шепчет ей на ухо. Геля же поднимает лицо, и губы у нее чуть приоткрыты, будто для поцелуя. Вместе с лавиной прохожих они ступают на переход, еще секунда-другая и их заслоняют чужие плащи, пальто, плечи, спины...
Я останавливаюсь сразу за Домом книги. Мне так плохо, как, вероятно, не было еще никогда в жизни. Я и не думал, что Геля для меня столько значит. Я относился к ней лишь как к пациентке, которой в связи с определенными жизненными обстоятельствами необходима психотерапевтическая поддержка. А она, оказывается, была не просто пациентом, но и врачом. И, наверное, помогла мне не меньше, чем я ей, а может быть, даже и больше. Это была моя личная терапия, спасавшая от отчаяния. Моя собственная «вселенная», где я был богом и человеком одновременно. Любовь – самое действенное лекарство против депрессии. Это, по-видимому, единственное, единственное, что делает жизнь – жизнью. И когда
