Однако сосед силой отвел его протестующую ладонь и, будто клещами, стиснул все тело:
— Пей! Не надо мне ничего доказывать! Я же биохимик, я знаю, что делаю…
Та его рука, что поддерживала Конкина на чурбане, быстро переместилась и оттянула волосы, запрокинув лицо, а другая прижала стакан к зубам. Конкин не мог противиться: водка сама собой потекла в горло, от спиртового жгучего вкуса он было задохнулся, но сейчас же вслед за водкой в горло полилась колодезная вода и вдруг стало значительно легче. Точно лопнула пленка дурноты, обволакивающая его. Хлынул упоительный воздух и туманное свежее солнце, как будто спрыснуло бодрость в артерии.
Конкин откинулся.
— Так это вы — Аптекарь? — ошеломленно спросил он. — Вот не ожидал. А я слышал, что вас убили…
— От кого слышали? — сразу же спросил Аптекарь.
— Леон говорил…
— А сам он жив?
— Не знаю, не уверен…
Тогда Аптекарь отпустил Конкина и, нащупав позади себя второй чурбан, привалился к нему, усаживаясь прямо на землю, посмотрел, сколько остается в бутылке — там еще было на два пальца — закрутил этот остаток винтом и одним глотком хряпнул прямо из горлышка — не закусывая, только на секунду задержал дыхание.
— Вот так, — чуть осипшим голосом сказал он. — Рекомендую на будущее. По сто пятьдесят грамм ежедневно, и вы — в нирване. Химиотерапия. Вероятно, многие это подспудно чувствуют…
— А у нас есть будущее? — спросил Конкин.
Аптекарь пожал плечами.
— Трудно сказать… С одной стороны, если вы все время в нирване, то особой опасности ни для кого не представляете, с другой стороны — память о реальном мире все-таки сохраняется. Я думаю, все будет зависеть от конкретного расклада сил. На их месте я бы на нас просто плюнул. Что мы, в конце концов, решаем? Слизняки. Мир таков, каким мы хотим его видеть. Неизвестно еще, кто здесь по-настоящему прав. Может быть, как раз они — неизлечимо больные. И не забывайте: три раза по сто пятьдесят. Вот увидите, уже через месяц все это нормализуется. Я ведь знаю, я пробовал на себе.
Ужасно закряхтев, Аптекарь поднялся, оглядевшись вокруг, сунул пустую бутылку в кусты и довольно вяло помахал рукой на прощание.
— Пойду, пожалуй, — сообщил он. — Крыша за зиму подгнила, надо ремонтировать. Извините, что беспокоил насчет костра, но, вы знаете, астма, просто замучила, выворачивает от дыма, я даже не курю…
Еще раз помахав на прощанье, он, по-видимому уже возвращаясь в образ, лихим движением подтянул штаны, шмыгнул, цыкнул и, переваливаясь, направился к боковой калитке. Левой рукой — отмахивал, а правой — придерживал поллитровку в кармане. Ни дать ни взять — классический люмпен. Черные смоляные пятна красовались на сгибах колен.
Появилась Таисия и сразу же спросила:
— Ну как?
— Все в порядке, — ответил Конкин.
Он действительно успокоился. Да и о чем было волноваться? — разливалось кругом сумасшедшее щебетание птиц, чуть покачивались сережки на черных березах, в небе плыли красивые блистающие облака, подсыхали низины и молоденькая просвечивающая трава обметала пригорки. Настроение было отличное. Подбежал Витюня и, схватив за рукав, требовательно поинтересовался, когда они пойдут в лес. Договаривались же, что — пойдут.
— После обеда, — ответил ему Конкин.
Он по-прежнему смотрел за боковую калитку.
Там был луг, в прошлом году перекореженный гусеницами тракторов, выдавленная ими земля затвердела и уже покрылась мощными сорняками. А на другой стороне луга находилась дача Аптекаря: островерхая, заделанная шифером крыша высовывалась из кустов сирени. Сирени было очень много, Аптекарь, вероятно, любил сирень, и между жесткими встопорщенными массивами ее неторопливо перетекали пласты синеватого дыма. Костер, который Конкин разжег вместе с Витюней, уже прогорел, а они по-прежнему перетекали, вздымаясь холмами — пучились, увеличивались в размерах, и в увеличении этом было что-то зловещее.
Вдруг — всю толщу их прорезал красноватый неожиданный всплеск огня.
И за ним сразу же — второй, третий…
— Пожар… — не своим, севшим голосом сказала Таисия.
Конкин и сам видел, что — пожар. Сердце у него как будто болезненно съежилось. Похолодело в груди. Он было двинулся — чтобы бежать. Но бежать было некуда. А главное — незачем. И кричать, предупреждая, наверное, тоже было бесполезно. Потому что Аптекарь, уже проделавший к этому времени большую часть пути, остановился, как-то беспорядочно замахал руками, а затем повернулся и припустил обратно — сгибаясь, нелепо подпрыгивая на рытвинах.
Однако, ушел он недалеко, — точно подкошенный, рухнув посередине луга.
Более не шевелился.
И словно подчеркивая, что все уже кончено, треснул, проваливаясь, шифер на крыше, и освободившееся грозное пламя рвануло вверх.
Зонтик черного дыма расцвел над участком.
— Здорово горит! — восхищенно сказал Витюня.
Конкин ему не ответил. Он тянулся туда, где, точно живые, начинали корчиться от жара подагрические кусты сирени. Выстрелов он не слышал, вероятно, оружие опять было с глушителями, но он ожидал, что к телу Аптекаря сейчас подойдут, и тогда он их увидит.
Однако, никто не подошел, стояла неправдоподобная тишина, лишь пощелкивание огня доносилось через просторы луга. А с ветвей черемухи над его головой вдруг порхнула какая-то птица и, метнувшись зигзагами, растворилась в небесной голубизне…
Слежку он заметил, когда переходил через улицу.
Крепкий, стандартного вида мужчина в поношенном сером костюме, державшийся метрах в пятнадцати позади него, вдруг не очень естественно дернулся — споткнулся, заволновался — и, тревожно оглянувшись по сторонам, как бы что-то соображая, тоже проследовал через трамвайные рельсы. Мужчину он случайно запомнил еще с предыдущего перекрестка, когда тот, точно также, не очень естественно дернувшись, вслед за ним пересек улицу на красный свет. Так что это вовсе не выглядело совпадением. Скорее — тревожащая закономерность. Тем более, что и другой мужчина, шедший до этого несколько впереди, не в костюме, а в куртке и в каких-то немыслимых шароварах, но такой же стандартный, не запоминающегося облика, неожиданно замер и тут же шагнул к стене, как бы страшно заинтересовавшись выцветшими газетами на стенде. В отличие от первого, он не стал переходить через улицу, а так и остался на месте — полуобернувшись и, наверное, стремительно оценивая ситуацию.
В общем, все было ясно.
На всякий случай Конкин проверил еще раз — сделав вид, что собирается идти к проспекту, а на самом деле свернув и решительно двинувшись в другом направлении. При этом он выявил еще одного наблюдателя, который до сих пор держался на противоположной стороне, а теперь был вынужден развернуться и следовать впереди Конкина. Значит, на нем «висели» по крайней мере трое.
Это было плохо. Это означало, что его телефон все-таки прослушивается. Неделя прошла спокойно, Конкина никто не трогал, лишь однажды, в середине ночи ему позвонили и панический незнакомый голос, сбиваясь от волнения, сообщил, что буквально три часа назад провалился Телефонист. Абсолютно точно, сведения из первых рук. И поэтому Смотритель распорядился, чтобы все, кто замкнут на Телефониста, немедленно сменили координаты. Прямо сейчас, не дожидаясь утра. Дальнейшую связь будет осуществлять Батарейщик. Следовало также уничтожить все документы, находящиеся на руках, и в ближайшее время не проявлять никакой активности. В случае опасности вообще уходить из города.
Голос сообщил эти сведения залпом — в суматохе, в невнятице слов, наталкивающихся друг на друга. А затем звонивший повесил трубку, вероятно не желая отвечать ни на какие вопросы.
