Один триллион долларов

Немыслимо. Недопустимо.

Нестерпимо.

Маккейн смотрел на буйство стихии, упершись ладонью в прохладное стекло и чувствуя в кончиках пальцев биение пульса. Дождь неистово хлестал по стеклу, стекал пузыристыми ручьями, припадал под натиском бури. Улицы не было видно, даже во вспышках молний. Бело-голубой свет неистовой силы оставлял на сетчатке глаз рваный след. Где-то билась оконная ставня, жалобно выла собака, как будто с нее заживо сдирали шкуру, но все это были лишь слабые посторонние шумы, едва пробивавшиеся сквозь бешенство бури.

Удары грома, взрывы как при конце света раскалывали череп, обращая кровь в прах. Он стоял, предаваясь гулу кипящей ярости, лишь бы заглушить отчаяние, пожирающее его.

Слишком поздно. Слишком медленно. Экстраполяции профессора подтвердили то, чего он боялся с тех пор, как Вакки выставили его из своего дома. Слишком поздно он начал то, что необходимо было сделать. Слишком долго пришлось ждать.

Он потерпел крах… Нет. Этого не могло быть, не могло, не могло! Он отдал все, он праведно исполнил свою часть. Это было предопределено – исполнить лишь часть.

Снова молнии и гром, на сей раз одновременно, словно суд Божий. Он отпрянул от окна, ослепленный, оглушенный, разорванный, казалось, на куски, и он бы рад был, если бы это действительно было так. Галстук душил его, он рванул его с шеи, скинул пиджак, швырнул и то, и другое в темноту позади себя. Как же так? Это непомерное, ни с чем не сопоставимое средство, которое было у него в руках, это доселе невиданное могущество, это взрывающее все представления богатство – все это оказалось ничто, этого недостаточно для того, чтобы своротить мир с гибельного пути, направив его к устойчивой жизни, к будущему, которое заслуживало бы этого имени? Неужто это действительно не под силу осуществить никакому плану? А он был так уверен… Горячее убеждение, которое он вынашивал ночами, в нетопленой комнате, надев на себя все свитера и пальто, в перчатках писал шариковой ручкой, читал, обдумывал. Убеждение, непоколебимое, как вера в восход солнца, поддержавшее его в минуты отчаяния, в первые дни его самостоятельности, когда рухнули акции, в которые он вложился, а инвесторы потребовали свои деньги назад… Он всегда был уверен, нет, он просто знал, что все будет хорошо. Потому что судьба предначертала ему этот путь, выбрала его из всех людей, чтобы он выполнил совершенно особую задачу.

И это оказалось не так? И никогда так не было?

Но как же все эти счастливые случайности? Столько странных стечений обстоятельств, вымостивших ему дорогу, событий, которые помогали ему, но вызвать которые было не в его силах. Нет, это не могло быть самообманом. Что-то вело его и направляло все эти годы, всю его жизнь.

На всех не хватит, сказал в заключение профессор Коллинз. Нет ошибки в стратегиях, нет ошибки в самой модели – ничего, что давало бы надежду. На всех не хватит. Земля, недостаточно большая, чтобы обеспечить всем людям достойную жизнь, уверенную и здоровую. Недостаточно богатая. Цифры доказывают это. Диаграммы дают однозначное толкование. Трезвые, безжалостные расчеты не оставляют сомнений.

Могло ли быть, что такова Божья воля? Может, он передумал за пятьсот лет? Решил все-таки истребить человечество?

Маккейн расстегнул рубашку, вытянул ее из брюк, снял, отшвырнул. Взгляд его упал на ночной столик у кровати. Он бросился к нему, выдвинул ящик. В нем книга, Библия. Ной, как там было с Ноем? Он полистал книгу, но это был лишь Новый Завет на трех языках, а история Ноя – из Ветхого Завета. «Господь сказал: я хочу стереть людей с лица земли, от людей до скота и до последнего червя и до птиц небесных, ибо я раскаиваюсь в том, что сотворил». Сколько времени минуло с тех пор, как он учил это в школе. Теперь это лишь смутно припоминалось.

– Неужто я второй Ной? – спросил он темноту и вслушался в звук собственного голоса. Ждал знака, знамения, но его не последовало.

Он остался сидеть на кровати, глядя на дождь, бьющий по стеклам, и на уличные фонари, которые размыто покачивались на ветру. Ной построил ковчег, могучий корабль, в который взял по паре каждого вида животных и по образцу каждого растения. Легенда, конечно, но в наши дни она была бы осуществима. Бункер, сооруженный в уединенной местности, замаскированный и надежный, в нем – все знание мира в банке данных, сохраненное на компакт-дисках или в микрофильмах, и образцы генов всех известных видов… Дорого, да, но осуществимо. Без сомнений, средств Fontanelli Enterprises для такого намерения хватит.

Он почувствовал, как холод пробрал его до костей, но продолжал неподвижно сидеть, лишь дыша, и сердце его стыло. Неужто в этом и состоит задача, для которой он призван в мир? Позаботиться о том, чтобы знание человечества сохранилось и прошло сквозь темные годы или века до тех пор, когда станет возможным новое начало? Это казалось ему таким жалким. Таким подлым. Обреченно ждать краха…

Компьютеры профессора Коллинза предостерегли его вовремя. Оставалось еще несколько лет, может, десятилетий. Он успеет обдумать, кто должен быть спасен, какие меры принять для выживания в бункере – и что потом? Куда суждено вернуться последним людям? В отравленный, истощенный мир? В радиоактивную пустыню? К руинам?

Нет. Это было ужасно. В этом не было ничего от той грандиозности, которую он всегда предчувствовал в своей судьбе.

На всех не хватит. Эти слова снова повторялись в его голове как грозная мантра, как вердикт, как всеобщий приговор, исполнение которого взгромождено на его плечи. Он поднялся, пошатываясь, стянул ботинки, потом брюки.

В это мгновение он почувствовал на периферии сознания одну мысль, такую огромную, могучую и устрашающую, что ее невозможно было охватить разумом за один раз – осознание ее могло остановить сердце. Он застыл, не зная, что делать. Мысль надвигалась, как айсберг на пути неотвратимого столкновения, как падающая комета. Мысль, задуманная, должно быть, титаном, а не смертным человеком.

Крушение…

Однажды оно произойдет. Сегодня это еще немыслимо, но так многое поначалу казалось немыслимым, а потом свершалось; так многое было предсказано, осмеяно, а впоследствии пережито. И однажды так будет: конец цивилизации. Конец нынешнего мира.

Внезапно нижнее белье стало жечь ему кожу. Он стянул носки, снял все, что на нем еще оставалось, и стоял нагой в ночи, ожидая удара.

Крушение…

Может, эпидемия, против которой нет средств. Вирус, смертельный, как СПИД, и заразный, как грипп. Или локальная катастрофа – например, взорвавшаяся атомная электростанция в Европе, а в итоге – великие переселения, нападения и войны. Крах жизнеобеспечения – снабжения продовольствием, энергией…

Его настигли первые осколки этой беспощадной, опустошительной мысли, обрушились на него со слепящей ясностью, несравненные, великолепные в своей чудовищности, в своей кристальной, богоравной неотвратимости.

Чем позднее случится крах, понял Малькольм Маккейн в то жуткое мгновение, когда перед ним приподнялся занавес божественной истины: тем будет хуже.

Он опустился на колени, наклонился вперед и зарылся головой в руки. Он дрожал оттого, что с ним произошло. Его словно молнией пронзило, словно очистительный огонь пронесся сквозь него, и хотя снова стало темно и тихо, это сознание осталось, и уже ничто не могло вытеснить его из мира. Чем позднее случится крах, тем будет хуже. Тем большие разрушения возникнут на планете. Тем больше будет истреблено сырья. Тем больше расползающихся ядов, радиоактивных отходов, громоздящихся отвалами, и пахотных земель, превращенных в пустыню.

Тем больше трупов, которые надо убирать.

Он закрыл глаза, желая прекратить мысль. Из его сознания вытекало то, о чем он давно догадывался, что он знал, но не хотел об этом думать, хотел отложить на потом, насколько возможно.

А может ли быть?..