виноват, невозможный мальчишка. Чем скорее он отправится в армию, тем…

Госпожа Беер. Ох уж эти дети!..

Любовь. Смотрите, госпожа Беер, ваша Натали вышла на лед.

Они удаляются в сторону катка.

Герцен. Ты помнишь, в детстве были такие картинки-загадки… Вроде бы обыкновенные рисунки, но с ошибками – часы без стрелок; тень падает не в ту сторону; солнце и звезды одновременно на небосводе. И подпись: «Что не так на картине?» Твой сосед по парте исчезает ночью, и никто ничего не знает. Зато в парках подают мороженое на любой вкус. Что не так на картине? Братьев Критских забрали за оскорбление царского портрета; Антоновича с друзьями – за организацию секретного общества, то есть за то, что они собрались у кого-то в комнате и вслух прочитали памфлет, который можно купить в любой парижской лавке. Молодые дамы и господа скользят лебедиными парами по катку. Колонна поляков, бряцая кандалами на ногах, тащится по Владимирской дороге. Что не так на картине? Ты слушаешь? Ты ведь тоже часть этой картины. С некоторых пор профессор Павлов, подмигивая, пристает к нам с философскими вопросами. «Вы желаете понять природу реальности? Ну-с, а что мы понимаем под реальностью? А под природой? А что мы понимаем под пониманием?» А ведь это философия. Но в Московском университете философию преподавать запрещено. Она представляет угрозу общественному порядку. Профессор Павлов читает курс по физике и агрономии, и лишь центробежная сила относит его от чересполосицы к философии природы Шеллинга… (Оглядываясь.) Кетчер!

Входит Николай Кетчер. Огарев и Сазонов здороваются с ним. Он старше их, ему 28 лет. Он слегка раздражителен и мог бы сойти за дядю собравшимся. Он худ и высок, в очках и черном плаще.

Кетчер (Огареву и Сазонову). Отчего вы нарядились французами?

Входит официант с чаем на подносе, расставляет стаканы на столе.

Сазонов. А, заметил! Это оттого, что Франция являет миру прекрасное лицо цивилизации и дарит ему революцию, которая разбивает это лицо в кровь.

Кетчер (уходящему официанту). Благодарю… (Сазонову, ядовито.) Раз уж ты француз, то хоть в присутствии официанта говорил бы по-французски…

Сазонов. D'accord. Mille pardons.[20]

Кетчер. Раньше надо было думать…

Огарев. Сазонов, ты пьян.

Сазонов. Это же ты пел «Марсельезу» перед Малым театром.

Огарев. Я был пьян. Я и теперь еще пьян. (Ударяет кулаком по стакану и разбивает его вдребезги.) Мне уже двадцать один, и ничего не сделано для бессмертия!

Входит Полевой. Ему 38 лет, но кажется, что он на целое поколение старше остальных. Он прогуливается и замечает всю компанию.

Полевой. Господа…

Герцен. А, господин Полевой!.. Доброго вам дня!

Полевой. Добрый день… добрый день…

(Приподнимает шляпу, приветствуя всех собравшихся. Затем, заметив спящего Станкевича, слегка приподнимает тому шляпу палкой, чтобы разглядеть лицо, и приветствует его легким поклоном.) Прошу вас, не вставайте. А, господин Кетчер! Я получил вашу статью. Мне она понравилась. Но если вы хотите, чтобы я напечатал ее в «Телеграфе»… примите ли вы дружеский совет? Перед тем как отдать ее в цензуру… надо бы одно или два выражения… некоторые намеки… если вы мне позволите…

Кетчер. Но это статья о переводах Шекспира.

Полевой многозначительно и твердо улыбается, пока Кетчер не сдается.

Полевой. Так вы мне доверяете? Великолепно. Я очень рад, что смогу ее напечатать… А что это за хорошенькие шарфики? У вас что, кружок?

Огарев. Кружок.

Огарев начинает напевать «Марсельезу», Герцен и Сазонов подхватывают.

Полевой (встревожен). Немедленно прекратите – прекратите это! Прошу вас! Такое мальчишество! И в какое положение вы меня ставите?! «Телеграф» играет с огнем – заметьте, слова не мои, а произнесенные в Третьем отделении и переданные мне. Они меня могут закрыть вот эдак (щелкает пальцами) – одно неловкое слово – и в Сибирь.

Сазонов. Скоро ли очередь дойдет до нас?

Кетчер. Полагаю, что теперь это зависит от официанта.

Сазонов, подумав, кладет платок в карман.

Сазонов. По-моему, я протрезвел.

Огарев. Вы слышали, что произошло? Пятерых наших арестовали и забрили в солдаты. Мы собрали для них деньги по подписке… Кетчера и меня потащили к жандармскому генералу Лесовскому… Последнее предупреждение… благодаря высочайшему милосердию государя.

Полевой. Слава Богу, что есть его императорское величество! Я удивляюсь вам, господин Кетчер, учитывая ваше положение.

Кетчер. Генерал Лесовский сказал буквально то же самое.

Полевой (ужален). Это несправедливо…

Кетчер. Я врач, а не министр просвещения.

Полевой. Моя позиция всем известна. Все слышат мой одинокий голос в поддержку реформ… Но реформ сверху, а не революции снизу. Чего может добиться горстка студентов? Они погубят себя ни за что.

Огарев. Но их имена будут помнить вечно.

Герцен (Огареву). Ты пишешь поэму?

Огарев вскакивает, вне себя от смущения, и собирается уходить. Он возвращается, чтобы положить несколько монет на стол, затем снова уходит, но только до следующего стола, где садится, повернувшись ко всем спиной.

Прости! (По секрету.) Он сочиняет стихи… притом хорошие.

Станкевич поднимается, не обращая ни на кого внимания.

Сазонов. Проснулся! Станкевич, смотри, произошло явление чая как феномена.

Кетчер (оборачиваясь). За нами следят, вон там… видите его?

Полевой (нервно). Где?

Кетчер. Давайте уйдем.

Станкевич берет стакан чая.

Сазонов (Огареву). Ник, мы уходим. (Станкевичу.) Десять абсолютных копеек.

Полевой. Нам нельзя оставаться вместе.

Огарев (Герцену). Саша, ты идешь? (Следует за Сазоновым и Кетчером и исчезает из виду.)

Полевой. Вы же понимаете, Герцен. «Телеграф» могут закрыть вот эдак (щелкает пальцами) – и голос реформ в России замолчит на целое поколение.

Герцен. Господин Полевой, для реформы нашего азиатского деспотизма требуется нечто большее, чем по-азиатски дипломатичный «Телеграф».

Полевой (ужален). А что вы предлагаете, Герцен, вы и ваш кружок? Социализм? Анархизм? Республиканизм?

Герцен. Да. Мы отвергли наше право быть надсмотрщиками в стране узников. Здесь дышать нечем, никакого движения. Слово стало поступком, мысль – действием. За них карают строже, как за преступление. Мы – революционеры с тайным арсеналом социальных теорий, а вы такой же старомодный консерватор, как и те, с кем вы сражаетесь всю вашу жизнь.

Полевой глубоко оскорблен.

Полевой. Ах вот как. Что ж, когда-нибудь и с вами произойдет то же самое… Появится некий молодой человек и с улыбкой скажет: «Проваливайте, вы отстали от жизни!..» Что ж, готов оказать вам такую услугу. Примите мое почтение, сударь…

Вы читаете Берег Утопии
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату