Отражения, или Истинное

и не важно. В литературе он – медведь. Невозможно помочь человеку, который считает, что любой редактор – непременно цензор, что демонстранту позволительно кидаться камнями; что небоскребы строить нельзя – это, видите ли, социальное насилие. Такие люди любую нелицеприятную речь принимают за провокацию, обрывают ораторов почем зря – пользуются правом на свободу слова… Жалко слов, которыми лепится весь этот бред. Они-то ни в чем не виноваты. Они бесстрастны, точны, обозначают конкретные вещи. Из слов – если обращаться с ними бережно – можно, будто из кирпичиков, выстроить мост через бездну непонимания и хаоса. Но из битого кирпича ничего не выстроишь, а Броуди отбивает у слов углы. Я не считаю писателя святым, но слова для меня – святы. Они заслуживают уважения. Отберите нужные, расставьте в нужном порядке – ив мире что-то изменится. А дети будут читать ваши стихи даже после вашей смерти.

Анни подходит к пишущей машинке, вынимает из нее лист, читает.

Анни. «Кадр семьдесят девятый. В командирском отсеке. Задек смотрит на экран: прямо на зрителя разворачивается, зеленовато поблескивая, лазерная пушка. Крупным планом – мрачная усмешка Задека: «Вот они! Сдается мне, план сработает». Слышен громкий голос Кронка: «Держи курс, Задек…»

Генри (обрывает). Это не литература, а кино. Картинки. И вообще, это не считается: нужно же на Шарлоттины алименты зарабатывать. Вот выйдет за своего архитектора – тогда буду писать настоящее.

Анни выпускает лист из рук, он ложится обратно на машинку.

Анни. А пьесы для меня ты так и не написал.

Генри. Не написал. Хотя пытался. Давно мне не было так тошно, как сейчас. Впрочем, вчера было не лучше. Не сердись. Поеду с тобой в Глазго, ты будешь играть «Когда б она блудницей не была»,[6] а я – строчить про Кронка и Задека.

Анни. Я не еду в Глазго.

Генри. А я говорю – едешь!

Анни. А я говорю – нет! Будем заниматься пьесой Броуди. Я так хочу. Я! Понимаешь – я! Или это тоже не важно? Генри?

Пауза.

Значит, отказываешься? Ну да, ты у нас такой разборчивый, привередливый… Что ж, слушай свою утонченную музыку, расти духовно. (Включает стоящий на столе Генри крошечный радиоприемник. Негромко звучит поп-музыка. Анни направляется к двери.)

Генри (в отчаянии). Да зачем, зачем тебе этот Броуди? Влюбилась, что ли?

Она оборачивается, смотрит; он понимает, что совершил ошибку.

Считай, что я ничего не говорил…

Анни. Поздно. (Выходит.)

Сцена шестая

Анни и Билли.

Анни сидит в движущемся поезде, у окна, увлеченно читает книгу. Появляется Билли, останавливается, смотрит на нее. Анни его не замечает. В руках у Билли большая сумка на молнии, говорит он с шотландским акцентом.

Билли. Простите, это место не занято?

Анни (едва поднимает глаза). Нет.

Билли садится рядом с ней или напротив, ставит сумку. Смотрит на Анни.

Билли. Фашисты у власти, а поезда все равно опаздывают.

Анни взглядывает на него и, вскрикнув, отшатывается.

Анни. Боже, как ты меня напугал! (Смотрит на него с радостным удивлением.) Балда.

Билли говорит нормально, без акцента.

Билли. Здравствуй.

Анни. Я не знала, что ты тоже едешь.

Билли. Еду… Как жизнь?

Анни. Не жалуюсь. Ты, значит, прочел?

Билли. Пьесу Броуди? Прочел.

Анни. И что скажешь?

Билли. Писать не умеет.

Короткая пауза.

Анни. Я знаю. Но мне показалось – роль для тебя.

Билли. Да, сделать можно. Ты-то сама будешь играть?

Анни. Надеюсь. Пьесу, конечно, надо доработать… Спасибо, что прочел.

Билли. Ничего, что я подсел? Не помешаю?

Анни. Ничуть.

Билли. Разговаривать со мной необязательно.

Анни. Да перестань, все нормально.

Билли. Как себя чувствуешь?

Анни. Мне страшно. Мне всегда страшно. Каждый раз думаю: уж теперь все поймут, какая из меня актриса.

Билли. Тогда пусть лучше в Глазго поймут, чем дома.

Анни. Еще кто-нибудь с нами едет?

Билли. Нет, сударыня, мы одни в целом поезде…

Анни. Я имею в виду, из наших, актеров.

Билли. Не знаю. Многие летят.

Анни. А я решила на поезде.

Билли. И я – потому что ты.

Анни (встречает его взгляд). Билли…

Билли. А что ты подумала, когда увидела меня?

Анни. Когда, сейчас?

Билли. Нет, в первый раз.

Анни. Подумала: «Боже, как он юн!»

Билли (с шотландским, акцентом). «Но в душе я – старик».

Анни. Ну ладно, ладно…

Билли. Это мне должно быть страшно. Ты-то отлично играешь.

Анни. А мне как-то не нравится.

Билли. Зато мне нравится.

Анни. Я тебя старше.

Билли. Это не важно.

Анни. Намного старше. Скорее на мать похожа, чем на сестру.

Билли. Ничего – все равно выходит кровосмешение. И потом – мне всегда нравились зрелые женщины.

Анни. Знаешь, Билли, хватит за мной волочиться…

Билли. Почему же?

Анни. Потому что бесполезно. Послушаешься?

Билли. Нет. Это очень плохо?

Пауза.

Анни. Ты знал, что я еду этим поездом?

Билли (кивает). Видел, как садилась. Подумал, что найду тебя, когда тронемся.

Анни. Долго же ты думал.

Билли. Пришлось дождаться, пока контролер пройдет. У меня билет не в первый класс…

Анни. А что будешь делать, если контролер заглянет сюда?

Билли. Скажу, что ты моя маменька. А ты-то как в первый класс попала?

Анни. Села, и все. У меня тоже билет другой.