Травести

Gut'nTag! Actios![8]

Гвендолен. Au revoir![9]

Тцара. Vamonos![10]

Беннетт. Господа, я прошу, перестаньте!

Закрывает дверь за Гвендолен и Тцара.

Происходившее до сих пор слегка напоминало сумасшедший дом, но вот все уходят, и на сцене остается только Джойс, который никак не может успокоиться.

Джойс.

Авангардный поэт из Карпатии
Дописался до психопатии:
Он разрезал на строчки
Телеграмму от дочки
И открытку от собственной матери.

В промежутке между лимериками свет начинает гаснуть.

Одаренный рифмач из Ирландии
Простудил на ветру свои гланды, и
Онемел он навеки,
И смежил свои веки,
И не стал популярным в Ирландии.

Если мне надоела компания,
Говорю: «Извиняюсь заранее,
Но сегодня лишь Блум
Занимает мой ум —
И поэтому всем до свидания!»

(Уходит.)

Пауза. На слабо освещенной сцене – неподвижный Карр в кресле.

Карр. Итак, начнем сначала. «Цюрих глазами очевидца».

Обычное освещение.

Беннетт (входя). Мистер Тцара.

Входит Тцара, Беннет уходит.

Карр. Как поживаете, дорогой Тристан? Что привело вас сюда?

На этот раз Тцара, в не меньшей степени, чем Карр, выглядит так, словно сошел со страниц «Как важно быть серьезным».

Тцара. Ах, развлечения, развлечения! А что еще движет людьми, Генри? Как всегда, жуете и пьете шампанское, Генри? Я не раз замечал, что стоицизм проповедуют всего убедительнее именно эпикурейцы.

Карр (обиженно). Я всегда полагал, что полезно выпить стакан белого рейнвейна с сельтерской перед обедом, и чем больше времени осталось до обеда, тем это полезнее. Я приучился пить этот напиток для того, чтобы успокоить нервы, в то время когда нервы были еще в моде в высшем свете. В этом сезоне в моде окопный ревматизм, но я все равно продолжаю пить рейнвейн с сельтерской, потому что после него я стал чувствовать себя гораздо лучше.

Тцара. Может быть, Генри, вы стали бы чувствовать себя гораздо лучше и без рейнвейна?

Карр. Дыма без огня не бывает, Тристан.

Тцара. С тех пор как идет война, огня и дыма стало так много, что никто не помнит, с чего все началось.

Карр. Но с чего-то все началось. Я, правда, забыл с чего, но в свое время об этом писали все газеты. Не с бедной ли маленькой Бельгии?

Тцара. Разве? Мне всегда казалось, что с Сербии…

Карр. С бедной маленькой Сербии?… Решительно невозможно. Британские газеты не осмелились бы призвать свой народ на защиту страны, название которой не звучит достаточно звонко в заголовках на первой полосе.

Тцара. Что за чушь, Генри!

Карр. Может быть, это и чушь, но уж никак не глупость!

Тцара. Я устал от умников. Умники пытаются навязать вселенной свои представления о ней, а когда вселенная отказывается им соответствовать, они сетуют на превратности рока. На самом же деле всем правит Случай, в том числе и самими умниками.

Карр– Вы сейчас сами умничаете, Тристан. Только что вы имеете в виду? Если вы что-нибудь вообще имеете в виду, конечно.

Тцара. Я имею в виду, мой дорогой Генри, что те причины, от которых, как нам известно, все зависит, в свою очередь зависят от причин, о которых нам известно крайне мало, а те, в свою очередь, зависят от таких причин, о которых нам совсем ничего не известно. И в обязанности художника входит издеваться, глумиться и насмехаться над распространенным убеждением, что все неисчислимое множество наблюдаемых следствий может быть выведено из некоего ограниченного количества однозначных причин.

Карр. Я всегда считал, что главная обязанность художника – это наполнить красотой наши серые будни.

Тцара (отчетливо). Дада дада дада дада дада дада да-да дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада.

Карр (после некоторой заминки). Что это за чушь, Тристан?

Тцара. Может быть, это и чушь, но уж никак не умничанье! Умничанье, как и многое другое в этом мире, уничтожено войной.

Карр. Вы забываете, мой друг, что я был там, вдали от родины, в грязи и крови окопов, посреди резни, равной которой еще не было в истории человечества. Потерял несколько пар брюк на полях сражений. Тот, кто сам не сидел в окопах, не имеет ни малейшего представления об ужасах войны. Стоило мне только ступить на землю Франции, как я тут же провалился по колено в грязь, а ведь на мне были новенькие