Травести

вы очутились в окопах из-за того, что двадцать восьмого июня тысяча девятисотого года наследник австро-венгерского трона женился на женщине, которая была недостаточно родовита для него. А это означало, что ни на одной императорской церемонии его любимой жене не было дозволено сидеть с ним рядом. За одним важным исключением, обратите на это внимание, а именно: когда эрцгерцог исполняет свои военные обязанности как генеральный инспектор австро-венгерской армии. Вот почему двадцать восьмого июня четырнадцатого года Фердинанд отправляется с инспекцией в Боснию! Для того, чтобы по крайней мере в годовщину свадьбы он мог проехаться с супругой по улицам Сараева, сидя с ней рядом в открытом автомобиле! (Впадая внезапно в сентиментальность.) Ах! (Резко хлопает ладонями, изображая выстрел.) Или же, выражаясь иначе…

Карр (уже успокоившись). Мы здесь, потому что мы здесь… потому что мы здесь, потому что мы здесь… мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы здесь…

Начав это привычное бормотание, Карр уже не может остановиться. Тцара присоединяется к Карру, но бормочет с ним в такт всего лишь два слога: «да-да». Свет начинает медленно гаснуть. Тцара и Карр бормочут все громче и громче. Внезапно Карр начинает говорить, Тцара еще бормочет какое-то время на фоне его монолога.

То было великое время! Рассвет над ничьей землей между окопами противников. Капли росы, сверкающие на заре на алых лепестках маков! В окопах просыпаются солдаты!.. «Доброе утро, капрал! На Западном фронте без перемен?» – «Все тип-топ, сэр!» – «Продолжайте в том же духе, капрал!» Дух товарищества и братства в траншеях! Никогда за всю историю войн свет не видывал такой отваги, такой верности, такого тепла, холода, грязи, вони, страха, безумия! Боже правый, если бы не эта моя нога! Я и не надеялся, что буду спасен, избран, выхвачен твоею десницей, выкуплен кровью, пролитой из трижды благословенной раны, – о, господи! – и опущен на покрытые снежными перинами склоны этих гор. О Швейцсырия, мирный цивильный рай. Ее нейтральный менталитет, явное предпочтение, которое она отдает потрохам тушек перед порохом пушек! Ангелы, заберите меня! В приют для всех, кого искалечила война… Карр из консульства!

Обычное освещение.

А вас что привело сюда, дорогой Тристан??

Тцара. Ах, развлечения, развлечения! А что еще движет людьми, Генри? Жуете, как всегда?

Карр. Насколько мне известно, в хорошем обществе в пять часов принято слегка подкрепляться сэндвичами с огурцом. Где вы пропадали с самого четверга?

Тцара. В Публичной библиотеке.

Карр. Какого черта вы там делали?

Тцара. Я и сам себя все время об этом спрашивал.

Карр. И каков был ответ?

Тцара. Ответ был: «Тс-с». Дело в том, что Сесили не одобряет разговоров в справочном зале.

Карр. Сесили? Кто это такая? По-моему, так могут звать только очень милую и хорошо воспитанную девушку. Сесили – это имя, которое мне так часто доводилось слышать на великосветских крестинах.

Тцара. Она – библиотекарша. Не знаком ли вам джентльмен, которого зовут Джойс?

Карр. Джойс? Я полагаю, что если бы ребенка нарекли таким именем, то вокруг купели поднялся бы ропот.

Тцара. Нет, нет, это фамилия. Мистер Джойс, ирландский писатель, пишет в основном лимерики. При крещении получил имя Джеймс Августин, но из-за ошибки церковного служки был записан в книгу как Джеймс Августа, такой вот малоизвестный факт.

Карр. Разумеется, я с ним незнаком. Никогда не проявлял особенного интереса к ирландским делам. В приличном обществе такой интерес сочли бы откровенным и вульгарным проявлением радикальных симпатий.

Тцара. Война застигла Джойса и его жену в Триесте, в Австро-Венгрии. Они выбрались оттуда в Швейцарию и поселились в Цюрихе. Живет Джойс на Университетштрассе и часто посещает библиотеку и литературные кафе. Одет он, как правило, следующим образом: черный пиджак в рубчик с брюками из серой ткани в елочку, или же коричневый пиджак в мелкую клеточку с черными брюками в рубчик, или же пиджак из серой ткани в елочку с коричневыми брюками в мелкую клеточку, язык его произведений напоминает реплики, которыми обмениваются партнеры по бриджу, смотрит на нас, дадаистов, сверху вниз, хотя от его собственных стишков так и разит заношенной шляпой, – обыкновенная второсортная белиберда в духе прошлого века. Говорят, правда, что он пишет неплохие лимерики, но этого еще мало для того, чтобы претендовать на звание революционера в искусстве… Да, кстати, вам не знаком господин по фамилии Ульянов?

Карр. Очень трудно следить за ходом вашей мысли. К тому же вы до сих пор не объяснили мне, что вы делали в Публичной библиотеке. Я очень удивлен, что современные поэты все еще интересуются литературой. Или дело все-таки в Сесили?

Тцара. Господь с вами, вовсе не в ней! Сесили довольно мила и хорошо воспитана, как вы справедливо заметили, но ее взгляды на поэзию старомодны, а ее познания в этой области – как, впрочем, и во всех остальных – отличаются крайней экстравагантностью, поскольку она читает книги в алфавитном порядке. Она уже прочла Аллингема, Арнольда, Беллока, Блейка, обоих Браунингов, Байрона и так далее до буквы Г, по-моему.

Карр. Кто такой Аллингем?

Тцара. На пустошах туманных

Под грудами камней,

Живет народец странный,

Не любящий людей.

Сесили отнеслась бы с большим подозрением к стихотворению, которое достали из шляпы. Но послушайте! Почему вторая чашка? Почему сэндвичи с огурцами? Кого вы ждете к чаю?