— Он никогда ничего не просил у меня. — Морис недоверчиво усмехнулся. — Это правда! Он моя семья, Морис, ближе, чем семья, которой у меня не стало. Он заменил мне ее, и я не могу огорчить его!
Вздохнув, Морис сдался и, отвернувшись, пошел прочь, чувствуя каждый свой шаг. Он никогда не считал себя забиякой и глупцом, но в этой ситуации, кажется, оказался и тем и другим.
Сара внимательно наблюдала за Габриелем, когда они уселись за своим любимым столиком в кафе. Она готова была поклясться, что днем он был нездоров. Кожа его казалась болезненно натянутой, глаза горели как в лихорадке, голос был хриплым и слабым. А теперь он выглядел таким сильным, подтянутым и элегантным. Весь в черном, как обычно. На щеках играет румянец, глаза сияют. Сара тряхнула головой. Может быть, только ей он кажется таким красивым и благополучным?
— Что-то беспокоит тебя, дорогая? — спросил он голосом, звучным и проникновенным, как и всегда.
— Нет, ничего.
— Ты зачем-то хотела меня видеть?
— Я хотела извиниться за свое поведение в тот последний вечер. У меня не было права допрашивать тебя. Я прошу извинить меня
Как обычно ее искренность подействовала на него.
— Ты имела полное право на свои вопросы, дорогая, — миролюбиво сказал он. — Мне лишь жаль, что я не мог дать тебе на них ответы.
— Но что-то гнетет тебя. Почему ты скрываешься в этом заброшенном коттедже?
«Как мило с ее стороны беспокоиться обо мне», — подумал он.
— Нет, Сара, меня ничего не гнетет. По крайней мере не го, о чем ты думаешь. Я ведь уже говорил тебе, что веду очень замкнутый образ жизни, и это, конечно, должно казаться странным такой молодой особе, как ты.
— Я… Ты был болен все это время, с того раза, как мы расстались?
Мускул дрогнул на щеке Габриеля. Должно быть, он выглядел подобием смерти, когда она видела его сегодня утром в коттедже, и как она, вероятно, удивлена теперь его внезапным выздоровлением?
— Нет, дорогая, я не был болен в том смысле, как ты это понимаешь.
Хотя он и мог бы сказать, что у него болела душа оттого, что он не видел Сару, не слышал ее смеха, не чувствовал ее внимания, не смотрел, как она танцует. Он мучился переполнявшим его желанием вновь увидеть ее. Это желание заставляло его пробуждаться до наступления сумерек, когда солнце еще властвовало в небе.
— Сегодня днем… — она прикусила губу, боясь рассердить его.
Он встретил ее смятенный взгляд. Для него было бы так легко очистить ее память от ненужных вопросов и сомнений, загипнотизировать, внушить уверенность, что все хорошо, как никогда. Но он не мог себе это позволить. Только не с Сарой. Он не мог манипулировать ею, одна мысль об этом внушала ему отвращение. Он должен был дать ей какое-то приемлемое объяснение, но не мог сказать ничего, кроме правды, а она застревала у него в горле.
— Еще вина? — спросил он.
Сара кивнула. — Пожалуй.
— Итак, дорогая, чего бы ты желала теперь?
— О чем ты?
— Ты хочешь, чтобы я ушел из твоей жизни?
— Нет!
Поспешность и горячность тона говорили яснее слов, и это было для него еще мучительнее.
— Но мы не можем продолжать все как прежде, Сара. Ты задаешь слишком много вопросов, на которые у меня нет ответов. — Он очень глубоко заглянул в ее глаза, и взгляд его был полон неземной печали. — Ты ведь будешь теперь бояться меня, я полагаю.
— Я не буду бояться, — поспешно отозвалась она, но это не было правдой, и оба поняли это.
— Тебе незачем бояться меня, дорогая, я никогда не причиню тебе вреда.
— А Морису?
— Никакого вреда и ему, но он вмешивается в дела, которые его не касаются. Если он и дальше будет так настойчив, ему придется вскоре пожалеть об этом.
Сара кивнула, чувствуя, как у нее внезапно пересохло во рту.
Габриель ощутил ее замешательство, страх и это больно ударило его, так как он слишком хорошо знал их причину. Сейчас он искренне ненавидел того, кем был, потому что ему было недоступно единственное, чего он хотел больше, чем сделать следующий вдох.
— Сара… — Прошептав ее имя, он потянулся через стол и взял ее руку. — Я хочу, чтобы между нами не было секретов, хочу всем сердцем, чтобы мы продолжали жить как прежде, но, боюсь, это невозможно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Завтра я уезжаю из Парижа.
— Уезжаешь? Почему? И куда ты намерен отправиться?
— Так будет лучше. Я уже и так украл слишком много твоего времени, нужно, чтобы ты устроила свою жизнь, вышла замуж, родила детей.
— Нет…
— У тебя столько всего впереди, дорогая. Я хочу, чтобы ты прожила полную счастливую жизнь, испытала все радости, которые она тебе предложит.
— Почему ты так поступаешь? — Сара разрыдалась. — Я ведь попросила у тебя прощения.
Габриель оглянулся по сторонам, чувствуя на себе многочисленные любопытные взгляды. Бросив на стол несколько монет за еду и вино, он закутал Сару в пелерину и увел из кафе.
Она тихо всхлипывала всю дорогу до дома.
— Габриель…
Он закрыл ей рот поцелуем, а затем обнял и, прижав к себе, держал, пока она не утихла. Снял с нее пелерину и перчатки, с искренним благоговением раздел и уложил на кровать. Быстро раздевшись сам, лег рядом и привлек ее к себе.
— Пожалуйста, не уезжай, — шептала она.
— Не думай об этом теперь, — мягко убеждал он, покрывая ее лицо поцелуями, полными горькой страсти.
Они любили друг друга всю ночь. Его руки запоминали невероятную мягкость ее кожи, шелковистость волос, губы его пили мучительную сладость ее губ. Он зарывался лицом в ее тело, вбирая пряный запах нежной плоти.
Руки его без устали ласкали ее, голос шептал ласковые слова, пока для нее не перестало существовать все, за исключением Габриеля, его тела и магии его прикосновений и голоса, шепчущего ее имя.
Их плоть смешивалась, и они становились едины. Два сердца бились в унисон, две души сливались в одну. Он погружался в нее, согреваясь ее светом и теплом, избавляясь от собственного мрака, полностью забывая о своей демонской природе.
Он не мог насладиться, бесконечно желая ее, пока она не забылась во сне, насытившаяся ласками и опустошенная ими.
Габриель лежал рядом, держа ее в своих объятиях, пока не почувствовал приближения зари.
Поцеловав ее в последний раз, он быстро оделся и написал ей коротенькую записку, в которой говорил, что уезжает ранним утром и умолял ее забыть о нем и позаботиться о своей жизни.
— Прощай, дорогая, — прошептал он, слегка касаясь губами ее лба и оставляя записку так, чтобы она сразу же увидела ее.
В этот момент он знал, что, будь у него человеческое сердце, оно разорвалось бы от муки.
