ГЛАВА XVII
Скрываясь в темноте, Морис увидел Габриеля, выходящего из квартиры Сары, и, как и в прошлый раз, последовал за ним к заброшенному коттеджу.
Наконец его время настало. Он провел большую часть ночи, готовясь к исполнению того, что задумал.
Он молился, чтобы Бог придал ему смелости осуществить его план.
Он надеялся, что Сара-Джейн простит его.
Держась в стороне, он видел, как Габриель подошел к двери и, отомкнув ее, ступил внутрь.
Теперь нужно было ждать.
Не раньше чем солнце встало над горизонтом, осмелился Морис подойти к жилищу, таща за собой небольшую тележку, спрятанную накануне среди деревьев.
Он обошел весь дом, заглядывая в окна, чтобы убедиться, что Габриель не следит за ним, а затем поднял с тележки первый крест.
Спустя два часа коттедж окружили деревянные кресты. Крест был водружен и на крышу возле трубы. Святой водой из разных церквей он полил каждую оконную раму и дверь, побрызгал вокруг дома, разбросал чеснок. Теперь ему оставалось лишь надеяться, что он угадал правильно и Габриель именно вампир, а не какая-то другая разновидность ночного демона.
Мориса передернуло. В юности он зачитывался историями о вампирах — «Не буди мертвых» Тика, «Леди с бледным лицом» Александра Дюма, «Мертвая любовница» Готье.
Самым надежным ему казалось пробить сердце вампира деревянным колом, но у Мориса не хватало духу столкнуться с Габриелем лицом к лицу. К тому же, если верить легендам, вампир не мог перешагнуть круг, сделанный святой водой. Если он не сможет покинуть дом, значит, останется голодным и непременно ослабнет, и тогда он, Морис, мог бы ворваться в подвал и сделать что положено.
Он обошел коттедж три раза, любуясь своей работой и прикидывая, сколько времени понадобится Габриелю после пробуждения, чтобы понять, что он заперт в своем доме, как в тюрьме, и не сможет больше вредить роду человеческому.
Она перечитала записку четыре раза. Слезы текли по ее щекам и капали на бумагу.
Он уехал.
«…Для твоего же блага, — говорилось в записке. — Я хочу, чтобы ты устроила свою жизнь, вышла замуж за Мориса и родила детей…»
Но она не хотела выходить за Мориса, не хотела от него детей. Она любила Габриеля с той самой первой ночи, когда он сошел с веранды в ее комнатку в приюте. Он был ее утешением, надеждой, радостью. Он научил ее чувствовать себя желанной.
И вот теперь он ушел.
Она пошла бы к его коттеджу, если бы только могла пересилить боль, которая будет сопутствовать этому.
Морис зашел за ней позже, чем обычно. Он пригласил ее на обед. Его карие глаза светились заботой.
— Не сегодня, Морис, — сказала Сара. — Я хочу слегка вздремнуть перед репетицией.
— Прекрасно. Могу я зайти за тобой позже?
Она пожала плечами:
— Если хочешь.
— Тогда до скорого, — сказал он, пожимая ей руку и целуя в щеку.
Когда он вышел, Сара уставилась на закрытую дверь, преисполнившись чувством пустоты и одиночества.
Ей тоже захотелось покинуть Париж, где ее окружало слишком много воспоминаний. Возможно, она отправится в Италию… но нет, у Габриеля там вилла. Тогда Испания? Она покачала головой. У Габриеля замок в Саламанке. Что ж, вернуться домой, в Англию? Но ведь там все и началось…
Она раздраженно вздохнула. «Пожалуй, лучше всего оставаться здесь, — с горечью подумала она. — Куда ни пойдешь, воспоминания о нем будут преследовать повсюду».
Возможно, она выйдет за Мориса. Он обожает ее и никогда не покинет. Но она никогда не сможет любить его так, как он того заслуживает.
Ноги ее были словно налиты свинцом, когда она возвращалась в свою спальню, чтобы рухнуть на кровать. «Сон-лучший выход, — думала она, зарываясь в покрывала, — он дает полное забвение».
Он пробудился на закате, и принятое решение покинуть Париж придавило его тяжким грузом. Утром, до того как им не овладел сон, Габриель решил, что отправится домой, в Италию, и заснет там на сотню лет. Возможно, после векового сна он забудет ее.
Габриель промычал проклятие, понимая, что это лишь самообман. Он никогда не забудет ее, даже если проживет еще триста пятьдесят лет.
Поднявшись, он оделся; разум и сердце продолжали борьбу. Уехать. Остаться.
Он открыл дверь и страдальчески сморщился, мгновенно почувствовав запах… чеснока?
Он выбрался из подвала, перепрыгивая через две ступеньки, и, оказавшись на верхней площадке, через окно кухни заметил огромный деревянный крест.
Габриель переходил из комнаты в комнату, и его гнев возрастал с каждым шагом. В спальне он положил руку на раму с выбитым стеклом и мгновенно отдернул, бормоча проклятия. Кожа на руке обуглилась, как будто ее обожгло пламенем.
Святая вода! Кресты! Чеснок!
Морис.
Словно лев в клетке он метался по дому из одной комнаты в другую. Его собственный дом обращен в западню, он попался в силки, расставленные этим миловидным молодым человеком.
Его гнев и страдания вылились в протяжный мучительный вопль. Затем, отказываясь верить очевидному, он отодвинул засов и распахнул дверь, однако не смог переступить порог, пораженный видом тяжелых деревянных крестов, обжигавших его глаза с силой полуденного солнца.
С криком отчаяния Габриель захлопнул дверь, чувствуя, как гнев мешается в нем с голодом.
Бормоча проклятия на дюжине языков, он расхаживал по комнатам всю ночь, пока восход солнца не загнал его в подвал.
Габриель был в агонии. Голод терзал его, неутихающий, безжалостный. По мере того как рос его голод, увеличивалась слабость, и он уже с трудом выбирался из соснового гроба, в котором привык мирно отдыхать днем. Отдых! Он уже забыл, что это такое. Кожа его иссохла и болезненно натянулась на скулах. Глаза воспалились и блуждали, как у сумасшедшего, от голода, разрывающего его внутренности и высасывающего последние жизненные соки из его тела.
Он голодал уже три недели, не считая крови небольшой крысы, по глупости подбежавшей слишком близко к нему. Воспоминание об этом наполняло его отвращением, хотя он и был бы рад высосать кровь дюжины грызунов, только попадись они ему.
Низкий стон вырвался из его пересохшего горла. Неужели он и вправду так иссох? Он уставился на свои руки-кожа сморщенная, пальцы обтянутые, как у мертвеца.
Он проклинал себя за то, что не сменил жилье, отлично зная, что Морис выследил его. Проклинал себя за то, что не утихомирил его, не убил, когда у него еще были силы для этого.
Сара…
Едва держась на ногах, он ходил из угла в угол, повторяя ее имя.
Сара, Сара.
Если бы он только мог увидеть ее еще один, самый последний раз!
Сара…
Она пробудилась словно от толчка. Голос Габриеля отдавался в ее ушах. Он страдал, выкрикивая ее имя.
Был ли это сон? Она села, оглядываясь. Он был здесь? Но нет, это невозможно, ведь он покинул
