окно. Вечером Кириллов появился в ее номере с пакетами, полными вкусностей и фруктов:
– Так не хочется никуда идти. Может, здесь и поужинаем?
– Хотела предложить то же самое.
Когда Маргарита хлопотала вокруг стола, Кириллов достал из сумки и протянул ей увесистый сверток. Она развернула многочисленные слои бумаги, и оттуда выглянул небольшой ангелочек с улыбчивым открытым личиком.
– Китч, конечно, согласен, но он очень флорентийский, будто только слетел с собора… как его?
– Санта-Мария-дель-Фьоре. Да, в самом деле… Чудесно!
Маргарита с восторгом рассматривала золоченые крылышки и точеные завитушки, положила вещицу на синее покрывало, любуясь сочетанием цветов. Это не был лукавый амурчик с традиционными стрелами или арфой на спинке. Это было открытое миру радостное существо, обремененное небесными заботами и выполнявшее свое дело с азартом и вкусом.
– Только не понял, какой материал – для гипса уж слишком тяжел. Приедешь – повесишь на стенку.
– Чудесный, спасибо. Спасибо! Да-да, он очень флорентийский, очень возрожденческий. Как странно, я уже скучаю по Флоренции.
– А я… Я ужасно соскучился по тебе, просто страшно, – прошептал он, шагая навстречу. – Всё время врозь.
– Всё время вместе!
– И это ты называешь вместе?
И опять была бессонная ночь в свете фиолетовой лампы, когда запоминается каждая мелочь, и каждой мелочи придается исключительное значение, тишина скорее гнетет, нежели убаюкивает, и утро наступает внезапно, когда его совсем не зовут. Первое смущение отступило, началось узнавание и угадывание друг друга. В эту ночь Маргарите казалось, что они вместе давно и уже «подогнаны» друг под друга, когда язык тел понятнее и проще языка слов, а секс – продолжение какого-то важного и очень значимого для обоих разговора, когда впереди еще столько неосвоенных земель и так далеко до привычки. Странно, но утомления не чувствовали ни он, ни она, словно какой-то легкий хмель питал их днем и ночью, как солнечные батареи, не требуя взамен ни отдыха, ни сна.
Они перестали скрываться и уже открыто держались за руки, не разлучаясь ни на минуту и разговаривая только друг с другом. Эта перемена произошла в Риме, который был двумя днями спустя и так потряс обоих, что они уже готовы были согласиться со светлановским «Рим – подлинник, всё остальное – копии». Бродя по Вечному городу, Маргарита чувствовала только одно желание: остаться здесь подольше, увидеть и запомнить всё. Рим не вмещался, не усваивался сразу, требуя времени, а главное – пауз. В восприятии таких произведений искусства и архитектуры, как Рим, важны паузы, время для вызревания и обдумывания – вот это-то и отсутствовало. Совсем. В дополнение к основной экскурсии они взяли еще «Ночной Рим», но это не столько добавило впечатлений, сколько увеличило груз эмоций.
– Возьмите потом тур «Римские каникулы», семь дней с заездом во Флоренцию, – посоветовала гид Лада.
– Да-да, конечно, – кивала Маргарита, смутно предвидя, что после этой Италии долго-долго никуда не выберется, и вообще всё пойдет по-другому, а как – не знает никто. О будущем размышлять не хотелось, каждый день был огромен, а пролетал мгновенно и уже назавтра казался давно прошедшим. Она пыталась вспомнить что-то подобное из своей жизни, схожее по плотности и яркости событий, и не могла. Странно все-таки, что они с Валерой – ведь для художника это Мекка! – так и не съездили в Италию. Начали с Германии, побывали в Англии, Чехии, Швеции, Испании и даже Австралии, а про Италию словно забыли. «Потому что оставили для меня», – думала она, ничему уже не удивляясь и принимая всё как должное.
Пожертвовав одним римским днем, Кириллов и Маргарита все-таки отправились в Неаполь и Помпеи, на побережье Тирренского моря, где долго бродили у подножия Везувия среди древних развалин и цветущих магнолий. И это уже была совсем другая Италия, другие настроения, другие мысли. Экскурсовод, пожилой итальянец с зонтиком-тростью, натуральный мафиози на пенсии, уверял, что Помпеи погибли не от лавы, а от гигантского количества пепла, накрывшего город, точно толстенное одеяло, и похоронившего в основном мародеров, специально оставшихся здесь. Большинство жителей успели добежать до моря и остались живы.
Маргарита стояла посреди древнего города и не могла оторвать взгляд от острова Капри, лежащего в море напротив и напоминающего очертаниями спящую девушку. Одно из самых знаковых в мире мест. И – самых красивых. И опять она чувствовала нечто подобное тому, что ощущала в Венеции: всё происходит здесь и сейчас. И, значит, там, на Капри, сейчас у Горького гостит Ходасевич с женой, Горький читает Бунина, скрывает, что читает, страдает, что не может писать, как Бунин, боится большевиков, все томятся, пытаются развлечься и ждут новостей из России…
– Нравится? – улыбнулся «мафиози». – Существует легенда о том, что когда Господь Бог занимался сотворением мира и напоследок держал в руках красоту, предназначенную для всего света, то, представьте, чихнул, и вся красота выпала из его рук как раз в этом месте.
– Похоже, – ответила Маргарита. – Неужели вы не боитесь здесь, возле живого вулкана?
– За столько веков мы привыкли.
На обратном пути попыталась объяснить свои ощущения Кириллову. Тот выслушал и без улыбки ответил:
– Вы невероятно впечатлительны, Маргарита Вениаминовна. Я всегда это подозревал, а теперь так буду просто за вас бояться.
– Бояться? Отчего же?
– Как отчего? Ты очень, очень уязвима, и порог твоей уязвимости страшно низок. Каждый может обидеть – и стараться не нужно. В связи с этим нижайшая просьба: в будущем объясняй, на что обижаешься, сразу, я туповат и недалек, как все мужчины.
– Да нет, я стойкий оловянный солдатик. Когда это нужно. А почему я стану обижаться?
– Потому что ты так устроена. Не надейся, ты не солдатик. Ты потерявшаяся маленькая девочка, которая всё время ужасно хочет выглядеть большой и для этого надевает мамины туфли и бабушкино боа.
– Какое еще боа?
– Старинное, позапрошлого века.
– Маленькие девочки не заводят на курорте любовников при живом муже на глазах у изумленной публики.
– А ты меня и не заводила – это я тебя завел. Еще дома. И всё случилось давным-давно, когда, помнишь, ты дежурила, притворяясь большой, а я плелся ночью через сад и увидел тебя на балконе.
– Да, тогда…
– Только я не хотел.
– Не хотел?
– Нет, не то. Я хотел, но запрещал себе к тебе прикасаться, чувствуя эту твою уязвимость, и вот – не сдержался, прости.
– Не прощу.
– Ну вот – я же говорил.
– Я старше тебя на целую жизнь. На тринадцать лет.
– Неужели ты серьезно думаешь, что возраст человека определяется годами? Это я старше тебя. Не на жизнь, но на четверть жизни уж точно.
В самый последний день побывали в Ватикане, в Сикстинской капелле, расписанной Микеланджело. Маргарита была настолько потрясена, что ей показалось, будто на какое-то время она даже потеряла сознание, поглощенная гигантской фреской. Было душно, вокруг толпился народ, но всё это не имело значения…
История создания фрески ее потрясла и в то же время будто наполнила «тайным знанием». Один из завистников автора Давида шепнул папе Юлию II, что неплохо бы дать эту работу Микеланджело, в надежде, что тот не справится. Микеланджело запротестовал, объясняя, что он не живописец, а скульптор, но папа настаивал, и Буонаротти был вынужден согласиться. Понимая, что одному расписать целый зал
