уставились на Терри. — Тем бы все и кончилось. Ни штрафа, ни суда, ни позорного пятна.
Комната наполнилась ароматом табака, который всегда курил отец Глэдис. Запаха этого она не слышала уже много лет. И сейчас, в такую трудную для их семьи минуту, он принес удивительное, неправдоподобное ощущение: все обойдется. Запах табака успокоил ее даже больше, чем слова.
— Однако Терри не признает себя соучастником. — Полицейский уперся локтями в колени, опять серьезно посмотрел на Терри, желая, чтобы мальчик хорошо его понял. — Ты говоришь, тебя силой заставили в этом участвовать, по крайней мере в первом налете… (Терри кивнул.) Тогда этим займется суд по делам несовершеннолетних. Еще и потому, что вместе с тобой обвиняется другой мальчик. — Он улыбнулся. — Но на твоем месте я бы не волновался, Терри. Очень многие ребята запутываются в разные истории помимо своей воли. Для того и существуют наше бюро и суд, чтобы вовремя их вызволить.
Было это три недели назад. И вот Терри очутился наконец в здании, которое так часто представлял себе за последние три недели — две школьные и неделю пасхальных каникул. Оно оказалось смесью всех залов суда, какие он видел по телевизору, и все-таки совсем другое. А в эти три недели, несмотря на успокоительные слова полицейского, двадцать одну ночь он ворочался с боку на бок и не находил себе места, двадцать один день маялся от неуверенности и дурного настроения.
Маршалл оказался не так уж плох. Поскольку и второй транзистор вернули в целости-сохранности и отец Терри стоял за сына горой, Маршалл держался с Терри более или менее по-человечески, если вообще о нем можно так сказать. Разговаривал он с Терри за это время лишь однажды, в коридоре, сказал что-то вроде: ты, мол, вытянулся уже совсем как «твоя сестра» (не сказал просто «как Трейси», значит, ее слова здорово его задели), а в остальном держался по-человечески. Мистер Эванс — тот просто молодец: два раза позволил Терри играть за первую команду, и не его вина, что Терри сыграл не больно хорошо. А одноклассники, те, узнав, что его будут судить, стали относиться к нему даже с кой-каким уважением. Да, так что в школе неприятно было только одно: всякий раз, как мистеру Эвансу не удавалось сразу поймать передачу «Споем все вместе», все в классе оборачивались и глазели на Терри.
А сейчас хуже всего другое, даже тошно от этой мысли: с минуты на минуту сюда явится Лес. Неправильно это все-таки, что дело их разбирают одновременно, тем более что формально выходит — Терри против Леса. Лучше бы его судили отдельно, без всякого Леса. Незачем им встречаться. А Лес с матерью вот-вот явятся, и надо быть готовым к встрече — либо ответить, если Лес заговорит, либо не замечать его. Как полагается себя вести в этих случаях? Познакомить Леса с мамой? А как поведут себя матери? Станут вежливо беседовать или выцарапают друг другу глаза?
Терри не сводил глаз с верхней площадки лестницы. Народу все прибывало. Он ждал, и сердце стучало, в горле пересохло. И вдруг до него заново дошло, что означает все предстоящее и для него и для того, кого он со страхом ждет. Да, конечно, суд будет ох как неприятен ему, Терри Хармеру, но ведь Лесу придется куда хуже. Терри-то после суда наверняка вернется с родителями домой, и там они всей семьей будут зализывать раны и постараются все это забыть. А Лес? Сюда он придет с матерью, но, если верить словам того полицейского, уедет отсюда без нее — в Борстал или еще куда-то. Терри закрыл глаза, прислушался, как гудит в ушах. Но ведь Лесу поделом, он же сам виноват. И потом, разве это не к лучшему? Он будет подальше от своей жуткой мамаши, хоть и лишится и своей берлоги в том брошенном доме. Так стоял Терри возле родителей, думал свои думы и опасливо ждал прихода Леса.
И вот Лес появился, сразу видно — перепуганный насмерть; даже и вообразить нельзя, что его, такого, кто-то прежде мог бояться. Он еще не предстал перед судом, а уже оказался виноват, оттого что чуть не опоздал. Терри вызвали, назвав его полным именем, полное это имя стояло в списке сержанта у дверей; и сразу же нетерпеливо, глядя то на часы, то вправо и влево по коридору, сержант несколько раз выкрикнул:
— Лесли Джон Хикс!
— Надеюсь, этот мерзавец явится, — сказал Джек Хармер. — Не хватает еще, чтоб после всего отложили слушание…
— А это возможно? — спросила Глэдис. — Разве они не могут разобраться с одним Терри? Он уже и так натерпелся…
— Нет, с одним нельзя. Обвинение-то одно, значит, дело должно слушаться при них обоих.
Едва Терри увидел испуганные глаза Леса, он понял, что напрасно опасался этой встречи. Он все- таки пришел, хоть и опоздал. Хармеры-родители обрадовались, но такой у него был жалкий вид, что Глэдис невольно спросила:
— Это он и есть, Терри? Тот самый, который тебя запутал в эту историю? Трудно даже представить, что он способен тебя запугать.
Терри багрово покраснел. До того Глэдис видела только затылок Леса в патрульной машине, а в участке его до прихода матери препроводили в другую комнату. А сейчас, худой, в коричневой куртке под кожу, в серых брюках вместо подвернутых снизу джинсов и в обычных туфлях, а не в больших грубых башмаках, он выглядел как самый обыкновенный благонравный школьник, каких встречаешь на каждом шагу утром во время каникул. Но, когда он подошел ближе, полицейские наметанным глазом увидели даже в этом рассеянном свете и нездоровую нечистую кожу, съёженную вокруг глаз от привычного злого прищура, и редкие волосы (примятые дождем, они казались еще реже), и потупленный взгляд, и руки, одна — в кармане куртки, другая нервно прикрывает шею. Трудный, опасный, отчаянный малый, от такого знай жди беды, читалось в их взглядах; а потом они отвернулись, опять стали со вкусом толковать о своих полицейских делах, радуясь в душе, что таких вот малых им надо только ловить, а уж как быть с ними дальше, слава богу, решают другие…
— Лесли Хикс?
— Да, это он, — с вызовом отозвалась вместо Леса, подходя следом, крохотная женщина с волосами черными, как вороново крыло.
Терри не верил своим глазам. Совсем не та крупная прокуренная блондинка, какой он в воображении рисовал себе мать Леса. Эта женщина со вкусом одета, в танкетках, чтоб казаться выше, и очень хорошенькая. Она с виду гораздо моложе его собственной мамы. И совсем она не вяжется с Лесом, никак не вяжется. Терри смотрел на эту женщину, вспоминал ее дом, и смутные его чувства наконец прояснились. Если она любит, чтоб ее окружали красивые вещи, на которые приятно смотреть, не удивительно, что у нее никогда не находится времени для бедняги Леса. Таким ребеночком разве похвастаешь?
Дверь в зал суда отворилась, и сержант призвал всех не шуметь; все, кроме полицейских, тотчас притихли.
— Теренс Хармер и Лесли Хикс! — Он осмотрелся, подождал, чтобы вызванные подошли к нему. — Пройдите сюда. Да, родители, пожалуйста, тоже. Идемте.
Мальчики и родители прошли в дверь, словно все они заодно и против судей, и сержант прибавил тихо, доверительно:
— Вы, ребята, вперед, к тому большому столу. Родители сядут позади. Несовершеннолетних мы на скамью подсудимых не сажаем.
Все пятеро гуськом прошли в зал, освещенный зеленоватым светом, Хармеры-родители и мать Леса чопорно кивнули друг другу, мальчики старались друг на друга не глядеть и смотрели прямо перед собой, точно солдаты на параде. Глэдис подняла глаза, увидела массивную скамью подсудимых, на стене — герб, вокруг мрачно-торжественные лица и крепче сжала руку Джека. Тут все угнетало. Словно в больнице — от самой обстановки теряешь последнюю надежду отсюда выбраться.
Сержант, который выкликал мальчиков, теперь стоял рядом с ними и терпеливо ждал, когда седой человек за столом кончит перешептываться с двумя судьями, которые сидели выше. Седой повернулся спиной к залу, и всем видна была элегантная линия его отлично сшитого костюма, подходящего скорее для сцены, а не для обычной жизни. А судьи, наоборот, выглядели довольно буднично. То были мужчина и женщина. Мужчина сидел посередине, в кресле побольше. У него было глуповатое пухлое лицо, очки в роговой оправе, блейзер обсыпан перхотью; а женщина, тоненькая, бледная, выглядела еще неряшливей, волосы неприбраны, и, казалось, она только что ткнула где-нибудь в пепельницу недокуренную сигарету. Она то обводила глазами зал, то отворачивалась, чтобы прокашляться. Немного погодя секретарь суда закончил разговор с судьями, повернулся, сел в мягкое кресло и уткнулся длинным носом в лежащие перед ним бумаги. Воцарилась долгая тишина. Все ждали, когда секретарь приступит к делу. Судья-мужчина посмотрел в зал, широко улыбнулся кому-то, кто сидел среди представителей Бюро по делам