Эти виллы, утонувшие в садах за крепкими стенами и все как одна трехэтажные, не выше, щедро украшены уступчатыми террасами, башенками, балкончиками, навесами и защищены от солнца гардинами, тентами, тростниковыми шторами и складными решетчатыми ставнями современного дизайна.
Обитателей этих роскошных жилищ можно увидеть крайне редко. Лишь иногда промелькнут вдали силуэты в светлых пижамах — торопливо перебегут улицу и скроются в воротах напротив. Это, без сомнения, челядь. Или же в одном из патио, за решетками, оплетенными ползучей зеленью, какой-нибудь усатый старик, лысый и подслеповатый, в одиночестве сидит на качелях, чуть заметно раскачиваясь взад- вперед. Но стоит вам посмотреть на него, как он устремит на вас пристальный взгляд, и вам придется отвернуться. Температура в тени достигает тридцати пяти градусов. Вокруг царят покой и безмолвие. Яростно палящее солнце скрадывает очертания и выжигает краски, делая вещи совсем плоскими. В общем, одно слово — воскресенье.
В этом блеклом раскаленном мире «амбассадор» был сейчас единственным блестящим предметом. Он медленно двигался по улице, почти никого не встречая на своем пути. Вот проехал велосипедист с бидоном, слишком большим для его хилого багажника; однако пять минут спустя другой велосипедист провез два таких же огромных бидона. Три женщины, явно из небогатых кварталов, связывали охапки сухих казуариновых веток. Между небом и землей порхали бабочки, резвились попугайчики, проносились, как эскадрильи, стайки дроздов. Парочка крыс, собравшихся перебежать шоссе, боязливо вертела головами налево-направо.
Над «амбассадором» кружили два орла; они отражались в его блестящей крыше, под которой трое пассажиров размышляли, каждый на свой манер, о разных вещах, таких, как секс, например, или деньги. Мужчина-европеец на заднем сиденье, одетый, по своему обыкновению, в мятый соломенно-желтый костюм, думал о них как-то вяло и бессистемно. Сидевшая рядом с ним женщина в комплекте из светлого хлопка, купленном два дня назад во французском магазине тропической одежды, скорее мечтала, нежели осмысливала их. Только местный шофер в парусиновых брюках и рубашке с грязным воротом задавался вполне конкретными вопросами по поводу прелестей означенной дамы и доходов означенного господина.
На пересечении улицы Кенотафа с узким частным проездом, который делал поворот и уходил вглубь, под раскидистое манговое дерево, господин бросил пару коротких слов. Машина свернула туда. Дорога хорошо просматривалась, и они тотчас заметили вдали ворота, а рядом бетонные блоки, преграждавшие путь автотранспорту; надпись на двух языках запрещала посторонним доступ в «Космополитен-клуб» и грозила карой нарушителям. Мужчина бросил два других коротких слова, и автомобиль притормозил в пятидесяти метрах от входа.
— Думаю, это здесь, — сказал Персоннета. — Я пошел. Ждите меня в машине.
— Прошу прощения, — возразила Донасьенна, — но я иду с вами.
— Her, нет и еще раз нет! — отрезал Персоннета, использовав при этом весь спектр запрещающих интонаций. — Мы же договорились, что эти задачи лежат на мне.
— Но я должна пойти с вами! — настаивала Донасьенна. — Я же для этого сюда и ехала. Иначе зачем я здесь нужна?
— И не просите, это бесполезно! — заявил Персоннета. — К тому же вы таким вещам не обучены.
— Идиот несчастный! — прошептала Донасьенна, едва он захлопнул дверцу машины. — Ну ладно, раз так, займусь-ка я шофером. — Однако и это ее намерение осталось втуне: она погрузилась в изучение местного путеводителя, тогда как шофер, к счастью не ведавший, чего он лишился, с интересом читал раздел «Спектакли» в «Санди стандарт».
Тем временем Персоннета, следуя плану, полученному от своих информаторов, направился прямо ко второму корпусу клуба, где обитали временные жильцы. Его карманы оттягивало — правда, совсем незаметно — довольно весомое снаряжение: миниатюрный фонарик и связка ключей в левом, маленький пистолет (на всякий случай) в правом. Не встретив по дороге ни души, он пересек гостиничный холл, увидел открытый лифт и вошел в него, На сей раз во время подъема, длившегося меньше минуты, он стал разглядывать себя в зеркале на задней стенке лифта.
Нужно заметить, что в зеркале лифта человек всегда выглядит крайне усталым. И неважно, спускается он или поднимается: это отражение неизменно повергает его в бездну уныния. Человек начинает паниковать, спрашивает себя, что же такого он натворил вчера и чем заслужил этот кошмарный вид. Но не стоит напрасно волноваться — это не более чем иллюзия: просто мертвенный, падающий сверху свет плафона делает лицо землистым, углубляет морщины, заостряет черты, увеличивает мешки под глазами. В этом беспощадном свете зеркало усугубляет скверный вид пассажира со скоростью лифта. Но Персоннета об этом ничего не известно. «Господи, как же я постарел! — пугается он. — Никогда не думал, что могу так скверно выглядеть». Можно задаться вопросом, уж не присутствие ли Донасьенны побудило нашего героя, обычно мало интересующегося собственной внешностью, вопрошать теперь об атом зеркало. Можно также задаться вопросом, сознает ли это он сам. А можно просто плюнуть и не обращать на это внимания.
Персоннета открыл дверцу лифта; в коридоре второго этажа тоже не было ни души, и он на цыпочках пошел к номеру 32. Тихонько стукнул в дверь раз, другой, третий — ответа не было. Зыркнув по сторонам, — точь-в-точь пальмовая крыса на обочине шоссе! — он осторожно взялся за ручку и бесшумно повернул ее. Уверенный, что ручка не поддастся, он заранее нащупал в кармане связку ключей, а на связке отмычку, способную отпереть любой замок. Но едва ручка сделала четверть оборота, как дверь открылась словно сама собой. Сунув руку в правый карман, Персоннета взялся на всякий случай за маленький пистолет.
Пройдя через темноватую прихожую, где только и было что две пустые вешалки на стене, Персоннета попал в большую просторную гостиную. Задернутые портьеры, аккуратно расставленная мебель: ни малейших следов чьего-либо обитания. Дверь справа, без сомнения, вела в спальню; так оно и оказалось, но и здесь никого не было. Сыщик задумчиво огляделся: ничего примечательного, никаких предметов личного обихода. Он обшарил все полки, ящики, корзинки для мусора и не обнаружил ни спичечного коробка, ни шпилек, ни квитанций, ни проспектов, ни скомканных билетов — ни одной из тех мелочей, которые обычно оставляют после себя постояльцы гостиницы. Ни одного окурка — все пепельницы вычищены. Он открыл многочисленные стенные шкафы — безрезультатно, лишь в последнем на верхней полке лежали стопкой ткани, купленные Глорией, когда она в послеобеденные часы от нечего делать слонялась по лавкам. Персоннета развернул их одну за другой, но нет, они ни о чем не говорили. Абсолютно ни о чем. В порыве разочарования ему вдруг страстно захотелось искромсать один из этих отрезов, затем, в порыве другого, менее определенного чувства ему пришло в голову преподнести ткань Донасьенне, однако он тут же подавил оба эти желания.
Предчувствуя, что и в ванной не найдется ни единого волоска, Персоннета осмотрел ее лишь для проформы и вернулся в гостиную. Здесь стояла мертвая тишь, которую только подчеркивал отдаленный гул улицы. Из номера вынесли все лишнее, он явно был тщательно прибран, но, казалось, прибран совсем недавно: в воздухе еще витали слабые ароматы духов, отзвуки слов, вздохов и стука высоких каблучков.
За спиной Персоннета тихо кашлянули, и он живо обернулся: на него вопросительно глядел слуга с половой тряпкой в одной руке и ведром в другой. Он задал какой-то вопрос, Персоннета, не поняв, переспросил. Бой хотел узнать, можно ли ему начать уборку. Персоннета считал, что комната и без того вылизана чересчур старательно, но все же ответил:
— Конечно, конечно, начинайте. Я как раз собирался уходить.
Донасьенна дремала на заднем сиденье «амбассадора», местный шофер и вовсе спал, склонив голову на руль; этот двойной интимный сон наводил на мысль, что девушка все-таки отказалась от своих разведывательных планов. Однако такая гипотеза не пришла в голову Персоннета; он слегка тронул Донасьенну за плечо и, когда та открыла глаза, сообщил:
— Увы! Кажется, мы опять ее упустили.
20
