– Эмили? Это Эллисон.
– Привет.
– У тебя все хорошо?
– Да.
– Роджеру очень понравились твои фотографии.
– А… Хорошо.
– Нам понадобятся отпечатки большего формата, чем тот, что я брала для Белмида.
– М-м. Хорошо. Те, что я делала для Белмида, это самый большой формат, какой я могу сделать в своей темной комнате.
– Ты говорила, что в Сенчури-Сити есть хорошая лаборатория.
– Да. Можно сделать их там.
– Возможно, это и к лучшему. Роджер хочет использовать больше снимков, чем мы планировали, потому что они все просто чудесны, и если кто-то другой увеличит снимки, это никак не помешает твоей работе на «Портрет». – Эллисон подождала, подумав, что, наверное, прервалась связь, и наконец позвала: – Эмили?
– Да. Я больше не работаю в «Портрете», Эллисон.
– Что? Эмили, с какого времени? – Новость ошеломила ее. Безжизненность голоса Эмили была почти пугающей.
– Я сказала Робу в четверг.
– Эмили, что случилось? Ты здорова?
– Ничего не случилось. Я просто больше не работаю в «Портрете».
«С какого времени?» – подумала Эллисон. В Аспене голос Роба звучал очень мягко, когда он говорил об Эмили. И голос Эмили, как всегда, когда она говорила о Робе, тоже звучал нежно в Валентинов день! Тогда она завезла в «Элеганс» фотографии для «Шато Бель-Эйр» по дороге на встречу с Робом. На встречу, где явно ничего не произошло, за исключением того, что Эмили ушла из «Портрета».
– Эмили, ты хорошо себя чувствуешь? – снова спросила Эллисон. – У тебя такой голос, будто…
– Я немного устала, но здорова, Эллисон, правда.
– Мне очень жаль, что так вышло с «Портретом».
– Мне тоже, – прошептала Эмили.
– Ты знаешь, что будешь делать?
– Нет. – Эмили посмотрела на книги «Потерявшаяся девочка» и «Нашедшаяся девочка», которые лежали рядом на столе. Она читала и перечитывала их снова и снова. Это потребовало мужества, но следующий шаг… – Не знаю.
– Что ж, я могу как следует загрузить тебя.
– Я, может, перееду в Париж.
Эмили уже чуть было не улетела в Париж в пятницу. Она хотела выбросить книги, уже слегка потрепанные, потому что их не один раз прочел Роб, собрать все свои вещи – дела на десять минут, если не торопиться, – и лететь в Париж. Сбежать в Париж, навсегда.
– В Париж? Эмили, может, нам сейчас собраться всем вместе? – повинуясь импульсу, спросила Эллисон, которую все больше тревожило состояние Эмили. – Мы могли бы…
– Сейчас совсем неподходящее время, Эллисон. – Спустя несколько секунд Эмили добавила: – Спасибо.
– Давай пообедаем или поужинаем на этой неделе или сходим в кино, ладно?
– Ладно. – «Может быть».
Когда в десять вечера зазвонил телефон, Эллисон поняла, что это Питер. Она сидела и пристально смотрела на телефон, страстно желая, чтобы он зазвонил. Как раз сейчас Питер мог вернуться домой от Стива.
Но это был не Питер. Это был Роджер, звонивший из Чикаго. Роджер, с которым Эллисон держалась напряженно и отстраненно во время их романтического ужина в День святого Валентина, Роджер, который хотел знать, что случилось.
– Эллисон, ты с кем-то познакомилась между уик-эндом в Аспене и вечером четверга? Нет, не так, между нашим разговором в среду вечером и когда я увидел тебя в четверг?
«Нет, я познакомилась с ним до тебя, Роджер. В тот же день, но на несколько минут раньше. И с тех пор я все время думаю о нем».
– Роджер…
– Так, значит, кто-то есть, Эллисон?
– Не знаю. Не уверена. – «Да, что касается меня, я уверена. Но Питер?»
– Но может?
– Может быть. Роджер, я… – Эллисон не знала, что сказать. Не важно, как все будет с Питером, любовь с Роджером больше невозможна. Теперь Эллисон почувствовала огонь, и несмотря на то что этот огонь принес с собой опасность, неуверенность и одиночество, он воспламенил чувства, зажег внутри нее жизнь, которая больше никогда не удовлетворится теплотой. – Прости меня.
Питер и Стив просматривали отснятый за день материал в просмотровой комнате на студии в Бербанке. Было девять часов вечера. Для всей остальной съемочной группы рабочий день закончился два часа назад.
– Она дает не сто процентов, – сказал Питер. – Она дает свои обычные сто десять, но она все еще больна.
Зеленоватый оттенок исчез с роскошной, цвета густых сливок кожи Уинтер, но фиалковые глаза смотрели туманно и неуверенно.
– Мне кажется, лучше отменить завтрашние съемки, – сказал Питер.
Стив вздохнул. «Любовь» так хорошо продвигалась! График они опережают, в группе царит гармония, никаких эгоцентричных выходок. Слишком хорошо, чтобы быть правдой, и разумеется, слишком хорошо, чтобы длиться вечно. Из многолетнего опыта Стив знал, что стоило равновесию нарушиться – из-за погоды, характеров или из-за бобины, которая таинственным образом не проявлялась, – как процесс начинал развиваться с катастрофической быстротой.
Но Уинтер больна. Это было очевидно. Уинтер не примадонна. В эти игры она не играет. Возможно, она даже не захочет отменять съемочный день, но у них действительно не было выбора.
– Думаю, да, – с неохотой согласился Стив. – Пойду распоряжусь, чтобы обзвонили всю группу. Ты хочешь позвонить Брюсу и Уинтер?
– Конечно.
Уинтер, Брюсу и Эллисон. Вчера, вернувшись от Стива, Питер чуть было не позвонил ей, но не доверился себе. Он мог просто высказать Эллисон Фитцджеральд то, что накопилось у него на сердце.
«Я скучаю по тебе, Эллисон. Я хочу тебя видеть. Сейчас».
Но это было его отчаяние, а не ее, его годы одиночества, выплеснувшиеся, как лава, из долго дремавшего вулкана – горячая, стремительная, все сметающая на своем пути. Это он был в отчаянии и в то же время так уверен в своих чувствах, а она была очаровательной и почему-то невинной и беззащитной.
Прежде чем уйти со студии, Питер позвонил Уинтер и Брюсу. Эллисон он позвонит из Белмида, когда быстренько погуляет по этой сырости с Оладьей.
– Я не слишком поздно?
– Нет. – «Никогда не поздно».
– Уинтер все еще больна, ей лучше, но она по-прежнему слаба, так что завтра съемок не будет. Не хотите ли?..
– Да. – «Согласна на что угодно».
– Да? – Питер негромко рассмеялся. – Вы свободны весь день?
– Нет, – призналась Эллисон. – Но освобожусь к полудню.
– Позвоните мне в любой момент, и я за вами приеду. Я буду здесь, буду готовить для нас обед, договорились?
– Я могу приехать сама.
