трубку. — Он бросил тебя, милая. Или ты уже забыла?
— Марисоль, подожди, — попыталась вставить Зу. — Мне необходимо было побывать здесь. Теперь я это окончательно поняла. И я приехала вовсе не для того, чтобы возрождать отношения с Эриком. Просто мне хочется поблагодарить его…
На том конце провода Марисоль рассмеялась:
— Поблагодарить его?! За что?! За то, что он тебя бросил? Я уж и не помню точно, сколько дней и ночей ты после этого проплакала… Хотя помнить-то должна, потому что только я одна это и видела. За это ты хочешь его поблагодарить?
— Марисоль… — Зу посмотрела на стул с порванной обивкой, который стоял у окна, занавешенного поблекшими клеенками. Она содрогнулась при мысли о том, что вот точно так же мог выглядеть ее собственный дом, если бы она осталась в Хиббинге.
— А как же Скотти? Ты хоть раз задумывалась над тем, что все это будет означать для него? Тебе прекрасно известно, что он боготворил Уильяма. И зачем, когда прошло столько лет, вдруг оглушать его сюрпризами? Ему будет очень больно, вот и все, чего ты этим добьешься. Зу, ты сделаешь ему очень больно, а, по-моему, он и так уже достаточно натерпелся в последнее время. Да, по росту он уже выше нас с тобой, но в душе он еще ребенок и сердце у него детское. Ты хочешь, чтобы оно сжалось от боли? Ты этого добиваешься?
Зу не мешала подруге изливать свое негодование и одновременно приходила в себя. Наконец она быстро проговорила:
— Марисоль, я не собираюсь ничего рассказывать Скотту. Когда я летела сюда в самолете, то точно еще не знала, зачем я это делаю. Теперь знаю. Эрику знать про все это совершенно необязательно. Я не расскажу ему ни сейчас, ни вообще. Все будет так, как мы договорились много лет назад. Я, ты и Уильям.
— Наконец-то в твоей голове появилась хоть одна здравая мысль.
— Я испытываю сейчас такую уверенность в себе, какой не чувствовала многие годы.
— Так на кой черт тебе сдался этот твой Эрик? Возвращайся в Миннеаполис, садись на самолет и давай домой. Сегодня же. Уезжай оттуда, пока не передумала.
— Ты думаешь, что я могу передумать после встречи с ним?
— Милая, один раз он тебя уже окрутил. Ничто не помешает ему сделать это вторично. У мужиков есть к этому большой талант, это у них в природе. Но ты всегда должна помнить, что он поступал с тобой в чем-то нисколько не лучше того, как мой Луис поступал со мной. О, конечно, Эрик не колотил тебя, но он зато разбил тебе сердце. Ты можешь больше вообще не прислушиваться к моим советам, но к этому прислушайся. Возвращайся домой. Сейчас же.
Зу снова взяла в руку чашку с кофе, но, заметив на дне густую и толстую гущу, которая выглядела, как болотный ил, поставила обратно.
— Я не могу, Марисоль. Раз уж я зашла так далеко… Я не могу больше пытаться убежать от самой себя, от своих чувств.
— Это тут совсем ни при чем, милая. Тебе надо перестать оглядываться на прошлое, с которым давно покончено. И это нормально.
— Нет, я должна. Все последние годы я скрывалась от мира. Мучилась страхом. Мне казалось, что я боюсь показываться на глаза людям из-за того состояния, в каком я находилась после удара. Но теперь я понимаю; что боялась просто так. Это был чистый страх. Я не хотела никому причинять боль. Мне жить было больно… Затворничество показалось единственным выходом из ситуации.
Перед ее мысленным взором на мгновение возникла мрачная картина. Вот она сидит одна в своей комнате и вскрывает пакет с картофельными чипсами и упаковку «Твинки», а потом с почти маниакальной ритмичностью и очередностью начинает поглощать все эти вредные калории: четыре чипса, один укус «Твинки», четыре чипса, один укус «Твинки»… Соль, затем сахар, соль, сахар… И плевать на то, что тело расплывается прямо на глазах.
Зу зажмурилась.
— Отчасти именно поэтому я и стала тогда толстеть, Марисоль. Это было своего рода защитой. Я хотела стать толстой и некрасивой, чтобы мной больше никто не соблазнился. Я думала так: «Меня никто не будет любить, а значит, никто не будет мучить, никто не бросит потом». — Она открыла глаза и из них хлынули слезы. — А теперь я перестала бояться, Марисоль. И произошло это здесь, где все началось. Я хочу встретиться с Эриком, посмотреть ему в глаза и наконец раз и навсегда развязаться с этим. И я делаю это ради себя самой. Долгие годы я мучилась тайным желанием убить его, а теперь при встрече скажу ему спасибо.
Марисоль пару секунд молчала, потом проговорила:
— Я и не знала, что ты все это так глубоко переживаешь…
Зу смахнула слезы и рассмеялась:
— А знаешь, я и сама не знала. Но теперь мне гораздо лучше.
— Все в порядке?
— Ага. Сегодня вечером я, возможно, еще успею вернуться в Лос-Анджелес последним рейсом. Думаю, что еще одну ночь в этом занюханном мотеле я не переживу. Знаешь, мне ясно, что в одном я не ошибалась никогда: я здесь чужая. И все здесь мне чуждо. Мой дом там, где чистые простыни, где жилища не выглядят кротовыми норами, где люди говорят между собой не только о погоде, где, кроме сплетен, есть темы поинтереснее.
— Слышу голос прежней Зу. Кинозвезды.
— Не знаю, смогу ли я снова стать кинозвездой, Марисоль. Но в одном уверена на все сто: я больше никогда не буду самостоятельно заправляться на бензоколонке.
— Что?
— Ничего. Я позвоню тебе вечером.
Закусочная в Чисхолме, похоже, не имела названия. Снаружи она выглядела как снятый с рельсов вагон, на крыше которого был установлен оранжевый неоновый щит с надписью «ЛАНЧИ». Часы уже показывали одиннадцать сорок пять. На стоянке перед закусочной было несколько легковых машин и еще больше пикапов. «А заведение-то пользуется популярностью», — подумала Зу.
Она припарковала машину и, глядя в зеркальце заднего вида, поправила парик на голове, моля Бога о том, чтобы ее никто не узнал. Никто, кроме Эрика. И Эрик тоже. Пока она не будет к этому готова.
Она глубоко вдохнула, выдохнула и вышла из машины, не понимая, от чего это у нее так дрожат коленки. Ей захотелось скинуть туфли, чтобы почувствовать под ногами твердую землю.
«Последствия твоей болезни остались далеко позади, — напомнила она себе. — С ногами у тебя все в порядке, а то, что один кончик рта у тебя чуть ниже другого, он и не заметит». Все же, поднимаясь по бетонным ступенькам, она всем телом ощущала дрожь и даже вынуждена была крепко ухватиться за железные перила. В висках стучала кровь, и сердце готово было вырваться из груди.
Внутри царила чистота. Пахло рулетами с корицей и свежеиспеченным хлебом. Уютные деревянные будочки выстроились вдоль одной стены, а другую занимала длинная, сверкающая хромированной поверхностью стойка бара с мягкими круглыми табуретками. В закусочной было немного народу. В основном громко переговаривавшиеся между собой мужчины.
За стойкой стояла молодая девушка, одетая в розовую униформу. Она стояла, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. На губах ее играла улыбка. Она лениво прислушивалась к болтовне клиентов и покачивала головой вверх-вниз в такт мелодии в стиле кантри, лившейся из радиоприемника. Приближаясь к одной из свободных табуреток у стойки, Зу гадала: уж не сестра ли это продавщицы, с которой она повстречалась на бензоколонке?
Увидев Зу, девушка оттолкнулась от стены.
— Кофе? — спросила она. Зу было жаль эту девчушку, хорошенькую и вежливую, ибо ей на роду было написано провести всю жизнь в этом маленьком городишке северной Миннесоты.
— Да, пожалуйста.
Девушка налила кофе в белую чашку, которую поставила перед Зу.
— Будете что-нибудь кушать?
