головой, лишают премиальных, да еще каждые два дня разводят антимонии на собраниях. Я – свободный человек. Когда хочу, говорю: „До свидания!' Поэтому и работаю здесь, но наступит мне товарищ Гечев на мозоль, я церемониться не стану, только меня здесь и видели. Ты говоришь о труде, о работе, но если бы товарищ Гечев платил по леву в день, работал бы ты у него? Ни за что не работал бы – даю гарантию.
– Без денег не проживешь, – сказал бай Ламбо. – Я о другом тебе толкую, но ты молод, еще не можешь понять. Бесплатно, конечно, никто работать не станет.
– Здесь не только деньги, но и пейзаж хороший, не правда ли? – Антон подмигнул Сашко. – Не забывай про пейзаж, бай Ламбо, он тоже играет немаловажную роль. Чистый воздух, лес, ежевика… Где такое найдешь?
– Ты мальчишку не трогай, не забивай ему голову глупостями, – сказал бай Ламбо. – Я отвечаю за него перед его отцом.
– Это кто мальчишка?! – засмеялся Антон. – Он что ли? В двадцать пять лет – мальчишка! Ты за него не волнуйся, он хорошо знает, чего хочет. Я не слепой, все вижу. Он нас обоих за пояс заткнет, хотя и молчаливый.
– Ну хватит, – сказал бай Ламбо. – Что-то мы разболтались. Давайте еще немного поработаем, а потом перекусим.
Рев бульдозера со стороны дороги внезапно смолк, и в тишине раздался голос Ванки:
– Э-эй, кто будет кормить ваших детей? Почему не работаете?
– Ты накорми своих, – ответил ему Антон. – А мы как-нибудь о своих позаботимся.
– Не пора ли обедать? – снова донесся голос Ванки. – Двенадцать уже давно миновало. Еще немного и я сварюсь на этом солнце.
– Пошли! – сказал бай Ламбо. – Все равно толку от вас уже не будет.
Тень персиковых деревьев, хотя и жидкая, защищала от нещадного солнца, молодые листья встречали палящие лучи и пропускали их уже преломленными.
– Эх, сейчас бы холодного пивка! – мечтательно произнес Ванка. – За одну бутылку дал бы три лева.
– Разве товарищ Гечев тебе не привез пива? – спросил Антон. – Он ведь всегда привозит.
– Привозит анисовку, – объяснил Ванка. – И за нее я плачу. Он знает: если я сам вздумаю пойти за ракией, потеряю полдня. А это для него чистый убыток.
Помидоры были свежие, чуть зеленоватые. Ванка сорвал их в огороде Парлапановых. Сашко нравились именно такие помидоры, зеленоватые, с терпким привкусом. Он брал ломоть хлеба, клал на него кусок брынзы, приминал ее, сверху – кусок колбасы и зеленый сладкий перец.
– Один шофер тут должен был подбросить щебень для Ценова, – продолжал Ванка, – и обещал прихватить ящик пива, но, видно, не смог вырваться со стройки.
Трое ели и слушали Банку – он целый день один на бульдозере, молчание мучило его, как болезнь. Работая, он громко пел, но из-за шума мотора не слышал себя. Потому в обед он старался наверстать упущенное и не давал никому слова вставить. В дачной зоне он работал уже второй год. С ранней весны выкорчевывал деревья и прокладывал дороги. В город спускался раза два в месяц, не чаще. Жил как Робинзон, один, без людей, но на одиночество не жаловался, ибо относился к той категории людей, которые ничего не принимают близко к сердцу. Он был одних лет с Сашко и жил легко и просто, как воробей, даже похож был на взъерошенного воробья.
Он сам выбрал свой жребий – нелегально прокладывал дороги в дачной зоне, где люди готовы много дать, чтобы кто-то бульдозером выровнял им участок и проложил дорогу от их дачи до других дорог и, вообще, сделал работу, которую тридцать человек будут делать три месяца. Из того, что люди платили, Ванке перепадала треть, остальное уплывало в карман товарища Гечева и Ванкиного начальника, диспетчера, распределявшего работу и машины. Потому что по документам Ванка работал на благоустройстве городских улиц, которым суждено было оставаться неблагоустроенными.
– В апреле здесь работали солдаты из стройбата, строили дачу Драгомирову, – начал Ванка. – Был среди них один из Делиормана. Должен вам сказать, что человека с таким аппетитом я никогда не встречал. Если голоден – будет глодать черепицу. Привезли им, например, казан с фасолью, они все съели, а потом он взял полбуханки хлеба и так вылизал этот казан, что потом его и мыть не пришлось. Он борцом был, а борцы ведь много едят. На уме у него всегда только жратва была. После обеда, бедолага, ходил в поле пастись – щавель ел.
– Ванка, ты все болтаешь, а когда есть будешь? – спросил его Антон, который никак не мог привыкнуть к Ванкиной манере много говорить.
– А я ем, видишь – у меня уже ничего нет, – ответил, улыбаясь, Ванка.
Бай Ламбо и Сашко переглянулись и рассмеялись, В Ванка принялся рассказывать новую историю.
Обеденный перерыв давно закончился, и сейчас земля снова вращалась. Кружились, проплывая мимо Сашко, оранжевая веранда и „Бакингемский дворец', пугало, ставни с прорезанными в них сердечками, сердитый бульдозер Ванки…
– Движение, движение, – повторял про себя Сашко, – движение – форма существования материи… Движение создает жизнь и все, что нужно для жизни. Скажем так: этим оборотом я создаю одеяло, которое давно собираюсь купить родителям, а вот этим – солярку для печки, еще один круг и еще один – книги. А это – кровать в гостинице на море, куда мы поедем с Таней, еще один круг – ванная, душ, горячая вода, следующий круг – балкон с видом на море, шезлонги в синюю и белую полоску…
Обед в ресторане…
Голубое махровое полотенце для Тани…
Экскурсия в Несебр…
В Калиакру…
Теплый цвет коньяка, который мы будем пить вечером…
Пугало с фиалкой и лиловой лентой, вата, торчащая из его плеча, зеленая стена леса, дорога с ревущим бульдозером, груши, деревья с зелеными персиками, пчелы, которые кружат над клубникой, оранжевая веранда, сверкающие на солнце кусочки слюды, вкрапленные в штукатурку дома, – земля вращалась. Сашко вращал железные ворота, ставни на соседней даче с прорезанными на них сердечками, „Бакингемский дворец'…
Он уловил шум мотора. Это был не бульдозер, но и не захлебывающийся, хрюкающий „москвич' товарища Гечева. Земля завертелась, а когда снова появилась дорога, Сашко увидел белое „пежо'. Новенькая, блестящая, как только что очищенное яйцо, машина протискивалась между Ванкиным бульдозером и кучей грунта, направляясь в их сторону. Ванка выключил мотор и смотрел вслед машине.
Сашко не мог остановиться, потому что вращал землю, вращал оранжевую веранду, вращал персиковые деревья, железные ворота, облагороженные груши…
Когда снова показалась дорога, он увидел, что „пежо' стоит перед воротами соседней дачи с постоянно закрытыми ставнями и вырезанными на них сердечками.
– Прибыл Пежо, – сказал Антон. – Интересно, какой сегодня урожай.
Дверца машины распахнулась, и мужская нога в модном мокасине ступила на землю. Перед Сашко вновь выросли пугало в женской шляпе с торчащей на плече ватой, зеленые кроны деревьев, остановившийся бульдозер и Ванка, который привстал с места и смотрел в их сторону…
„Бакингемский дворец', железные ворота, закрытые ставни соседней дачи с прорезанными в них сердечками, пугало во дворе…
Вдруг пугало замерло на месте и стало увеличиваться в размерах. Фиалки на его шляпе и лиловая лента испугали Сашко своей неподвижностью, сердце его сжалось от страха и боли…
Таня, это Таня… Небрежно перекинув через плечо сумочку, она шла по дорожке, выложенной плитками, между которыми пробивались трава и ромашки. Положив в карман ключи от машины, за ней вышагивал Пежо. Ключи позвякивали, ударяясь о бутылку водки, наполовину выглядывавшей наружу.
– Сашко, ты почему остановился? – откуда-то издалека услышал он голос бая Ламбо. – Что с тобой?
Нет, это не Таня, очень похожа на нее, но не она.
Приехавшие подходят к дому с коричневыми ставнями. Пежо достает ключ, вставляет его в замочную скважину, дверь как бы пятится назад, открывается, не издав ни звука, беспомощно отступает…
Пежо – ровесник Сашко и Ванки. Кажется, он студент, но где учится, даже Ванка не знает. Через день-
