Женщина, которую я спросил, казалось, тоже не могла этого представить. Сверкнув вставными зубами в вымученной улыбке, она осведомилась:
– Пол? Вы друг Пола?
– Я просто хочу его видеть. Он работает?
– Нет. А вы его друг?
– Вы хотите сказать, что он здесь не работает?
– Когда он здесь, то работает. Сейчас он болеет. Так, во всяком случае, он сказал мисс Норд. Что он сегодня не придет. Так вы его друг?
– Да. По крайней мере, был.
По какой-то причине, это вызвало у нее приступ веселья. Еще раз показав мне зубы, она окликнула товарку:
– Это друг Пола. Говорит, что не знает, где он.
Та присоединилась к ее веселью:
– Друг Пола?
– Господи, – пробормотал я, отворачиваясь от них. Я спросил: “Не знаете, будет ли он завтра?” – но в ответ получил только недоуменные взгляды. Я заметил, что покупательницы тоже смотрят на меня, и вспомнил слова тети Ринн. Они явно чувствовали во мне чужака.
Пока продавщицы продолжали хихикать и обмениваться впечатлениями, я прошел вглубь магазина. Я шел мимо неописуемых предметов одежды, свирепых игрушек и ярдов материи, годной разве для лошадиных попон. Раздражение ощущалось все сильнее. На втором этаже я обнаружил прилавок с книгами. Одна из обложек привлекла мое внимание – ее написал мой профессор литературы, знаменитый филолог. “Волшебный сон”. Унылая монография о поэтах девятнадцатого века в развеселой обложке, на которой длинноволосый юноша, похоже, одурманенный каким-то зельем, нежился в объятиях сильно раздетой красавицы – очевидно, Музы. По внезапному побуждению я взял книгу и сунул ее в карман куртки. Именно это издательство должно было, по всей видимости, опубликовать мою грядущую книгу о Лоуренсе. С опаской оглянувшись, я убедился, что мое воровство осталось незамеченным. Проходя мимо кассы, я все же положил рядом пятидолларовую бумажку и поспешил на улицу.
И попал чуть ли не в объятия Бертильсона. Клянусь, что в первую очередь его розовое лунообразное лицо с вечной лицемерной улыбкой обратилось к моему карману, где лежал “Волшебный сон”, и лишь потом он посмотрел на мое лицо. Потолстевший и облысевший, он показался мне еще неприятнее, чем раньше. Его жена, прямая, как палка, и несколькими дюймами выше него, стояла рядом, глядя на меня так, будто каждую минуту ожидала какой-нибудь пакости.
И, признаюсь, у нее были для этого основания. Когда мы с Джоан только что поженились, пастор неустанно изводил нас своими поучениями, и в одну пьяную ночь я написал ему издевательское письмо. По-моему, я написал, что он недостоин носить свой воротничок.
Он это тоже помнил, и за всегдашней слащавостью в его глазах сверкали ледяные искорки.
– Молодой Майлс. Какая встреча! Молодой Майлс.
– Мы слышали, что вы вернулись, – добавила его жена.
– Я хотел бы видеть вас завтра на службе.
– Что ж, я...
– Я опечалился, услышав о вашем разводе. Большинство браков, которые я совершал, так не кончались. И очень немногие из повенчанных мною оказались так остроумны, как вы и ваша... Джуди, кажется? Немногие писали мне такие письма.
– Ее звали Джоан. И мы никогда не разводились в том смысле, в каком вы думаете. Она погибла.
Пасторша поперхнулась, но Бертильсона было не так-то легко сбить. Он продолжал смотреть на меня в упор:
– Мне
– Как я что?
– Вы, похоже, обречены оказываться рядом, когда гибнут молодые женщины.
– Меня даже не было в городе, когда убили эту девушку. И когда погибла Джоан, меня тоже не было рядом.
С тем же успехом я мог объяснять что-то бронзовому Будде. Он улыбнулся:
– Я должен извиниться. Вы меня не так поняли. Но, раз уж вы упомянули об этом, должен сказать, что мы с миссис Бертильсон находимся в Ардене с миссией, которую я мог бы назвать миссией милосердия, именно в связи с событием, к которому вы объявляете свою непричастность.
Он привык говорить в терминах проповедей, но понять его было можно.
– Извините, но мне нужно идти.
– Мы были у ее родителей, – он все еще улыбался, но теперь улыбка выражала печальную серьезность. – Так вы знаете об этом? Слышали?
– Слышал. Я пойду.
Неожиданно заговорила его жена:
– Вам было бы лучше уехать туда, откуда вы явились, Майлс. Вы оставили здесь слишком плохое впечатление. Ее супруг продолжал фальшиво улыбаться.
– Тогда пришлите мне еще один чистый лист, – сказал я и ретировался через улицу в бар Фрибо. Там я пропустил подряд несколько рюмок и, вслушиваясь в неразборчивое бормотание Майкла Муза по радио и разговор мужчин у стойки, принялся раздирать книжку “Волшебный сон”. Сперва я оторвал обложку, потом вырвал несколько страниц и стал вдумчиво рвать их на части. Подошел обеспокоенный бармен.
– Я написал эту книгу и понял, что она ужасна, – объяснил я ему, спрятав обложку, чтобы он не мог прочесть фамилию. – Может же человек разорвать в баре свою собственную книгу?
– Вам лучше уйти, мистер Тигарден, – сказал бармен. – Вы можете прийти завтра, – я даже не обратил внимания, что он называет меня по фамилии.
– Нет, могу я разорвать мою книгу?
– Послушайте, мистер Тигарден, – сказал он. – Вчера вечером убили еще одну девушку. Ее имя Дженни Странд. Мы все ее знали и теперь немного волнуемся.
Тринадцатилетняя Дженни Странд пошла в кино с четырьмя подружками посмотреть фильм Вуди Аллена “Любовь и смерть”. Ее родители запрещали ей смотреть его; им не нравилось название, и они не хотели, чтобы их дочь училась сексуальным отношениям по голливудским фильмам. Она была единственной дочерью среди трех мальчиков, и отец, считавший, что сыновья вполне могут учиться сами, хотел учить дочь так, чтобы сохранить ее невинность.
Из-за смерти Гвен Олсон родители были необычайно осторожны, когда Дженни сказала, что идет вечером в кино с подругами. “Будь дома к десяти”, – сказал отец. “Конечно, папа”. Кино должно было кончиться еще до десяти, их опасения глупы, и она не хочет из-за чьей-то глупости терпеть ограничения.
Ей не пришло в голову, что она и Гвен Олсон были очень похожи – так похожи, что в большом городе, где не все знают друг друга, их могли бы принять за сестер. Несколько учителей замечали это сходство, но не Дженни. Гвен Олсон была на год младше, и ее убил маньяк – так говорили все. Маньяки, извращенцы, цыгане – опасные люди, но они приходят и уходят, и надо только держаться от них подальше и не быть дурой, как Гвен Олсон, которая зачем-то потащилась вечером к реке.
Она встретилась возле дома со своей подругой Джо Слэвитт, и они прошли пять кварталов до кинотеатра, где их ждали еще трое девочек. Они уселись в один ряд, ритуально поедая конфеты.
“Мои родители думают, что это нехороший фильм”, – прошептала она Джо, и та прикрыла ладошкой рот, притворяясь, что шокирована. На самом деле они обе считали, что фильм скучный.
Когда все кончилось, они стояли возле кино. Идти, как всегда, было некуда. Они пошли по Мейн-стрит, вниз к реке.
– Я боюсь даже думать про Гвен, – призналась Мэрилин Хикс, девочка с длинными светлыми волосами и золотыми коронками.
– Так не думай, – отрезала Дженни. Эта Мэрилин вечно говорит глупости.
– Что, ты думаешь, с ней случилось?
