себе новую цель.
Я все выдумал. Я не видел ничего на краю леса – ничего, кроме моих собственных измышлений. Повинуясь инстинкту, пришедшему из детства, я плотнее закутался в куртку.
Шок длился часы. Когда мои штаны уже подсохли, я почувствовал, что руки и ноги у меня оцепенели, и попытался встать. Боль пронизала меня, и я был ей благодарен – она отвлекала меня от отчаяния. Походив немного на деревянных ногах, я сел и опять погрузился в раздумья. Меня лишили Алисон Грининг, и теперь я чувствовал себя сиамским близнецом, у которого ампутировали половину. Моя вина сменила ориентацию, но я не мог сказать, меньше она стала или больше. Мне придется жить.
Я провел у пруда всю ночь, хотя знал – с того момента, как упал на камни, даже не взглянув еще на часы, – что Алисон Грининг ушла из моей жизни в вечность.
В последний час я уже не оплакивал Алисон и ее окончательное прощание со мной. Я думал об Ардене и о том, что там случилось. О Дуэйне, о Белом Медведе, о Поле Канте, о себе. Как через двадцать лет мы все опять сошлись вместе на трагической картине. Как на всех нас оставили свою печать женщины. И я увидел еще кое-что.
Я понял, что убийцей девушек был мой кузен Дуэйн, который ненавидел женщин больше, чем любой из знакомых мне мужчин, который, быть может, планировал убийства девушек, похожих на Алисон Грининг, с того дня, как я написал ему, что приезжаю в Арден. У Дуэйна были бутылки из-под коки, топоры, дверные ручки; Зак, должно быть, стащил одну из них с места, где Дуэйн их спрятал.
Сидя у пруда, все еще раздавленный ощущением потери, я увидел все с абсолютной ясностью. Алисон не делала этого – оставался только Дуэйн. И его дочь боялась этого: она уходила от любых разговоров о смерти девушек. То, что я принял за ее желание выглядеть более взрослой, было на самом деле страхом увидеть убийцу в родном отце.
Я встал; я мог идти. Ко мне вернулись силы. Целая эра моей жизни, целая геологическая эпоха подходила к концу – она закончится, когда я решу, что мне делать. Я не слушал внутренний голос, спрашивающий, что я буду делать потом.
Я спустился с холма и нашел свои туфли. За ночь они вымокли и стянулись, и я с трудом втиснул в них ноги.
Стельки на ощупь стали похожи на языки мертвых ящериц.
Выйдя на шоссе, я увидел грузовик, идущий в направлении Ардена. Он был как две капли воды похож на грузовик, от которого я прятался накануне. Я поднял палец, и водитель остановил машину. Из кузова пахло свиньями.
– Мистер?
– У меня сломалась машина, – сказал я. – Не могли бы вы подбросить меня до Норвежской долины?
– Влезайте, – он нагнулся открыть мне дверцу. Я залез в кабину и сел рядом с ним. Это был старик с белыми волосами, подстриженными ежиком. Его руки, размером со сковороду, лежали на руле.
– Вы рано, – заметил он полувопросительно.
– Я долго шел.
Он тронул грузовик с места, и мотор сразу начал фыркать и чихать.
– Вы правда едете в долину?
– Конечно, – ответил он. – Отвозил хрюшек в город, а теперь вот возвращаюсь домой. У нас с сыном ферма миль восемь вниз по долине. Вы там были?
– Нет.
– Там здорово. Не знаю, почему такой цветущий молодой человек, как вы, без толку ездит по стране, когда здесь его ждет лучшая земля в штате. Люди рождены не затем, чтобы жить в городах, так ведь?
Я кивнул. Его слова открыли мне, что я не собираюсь возвращаться в Нью-Йорк.
– Вы что, коммивояжер?
– Сейчас я без работы, – сказал я и в ответ получил изумленный взгляд.
– Стыдно. Но голосуйте за демократов: мы поставим эту страну на ноги, и молодые люди вроде вас будут всегда иметь работу, – он прищурился на восходящее солнце, пока его вихляющий грузовик продолжал обдавать нас волнами свиного запаха.
Свернув в долину, он спросил, где меня высадить.
– Вы можете поехать со мной, и я угощу вас кофе. Что скажете?
– Спасибо, не могу. Высадите меня, пожалуйста, у Энди.
– Как хотите, – он пожал плечами.
Мы затормозили возле колонки Энди. Утреннее солнце освещало пыль и гравий. Когда я открывал дверь, он повернул ко мне белую голову и сказал:
– А вы меня надули, молодой человек.
Я взглянул на него с удивлением, думая, что же он прочитал в моем лице.
– Насчет машины. У вас ведь не было никакой машины. Вы так и шли пешком.
Я увидел, что он улыбается.
– Спасибо, что подвезли, – я вышел из кабины и вместо запаха свиней окунулся в привычный аромат фермы.
Он прогрохотал дальше, а я прошел через двор и поднялся на крыльцо.
Дверь была заперта. Заглянув внутрь, я не увидел света. На двери не было таблички “закрыто”, но рядом с ней я обнаружил запыленную вывеску:
Пон. 7.30 – 6.30 Пят. 7.30 – 6.30 Суб. 7.30 – 9.00
Я постучал и секунд через сорок увидел ковыляющего ко мне Энди, пытающегося сквозь сон разобрать, кто пришел.
Увидев меня, он остановился:
– У нас закрыто.
– Прошу вас! – крикнул я. – Мне нужно позвонить! Он, поколебавшись, медленно двинулся к двери. Он выглядел обеспокоенным и напуганным.
– Вы могли бы позвонить от Дуэйна, – буркнул он сквозь стекло.
– Я хочу позвонить до того, как приду туда.
– Кому?
– В полицию. Белому Медведю Говру.
– А что вам от него нужно?
– Послушайте и поймете.
Он сделал еще два шага, отодвинул засов и открыл мне дверь – первую. Но оставалась еще дверь крыльца.
– Майлс, допустим, вы собираетесь звонить в полицию... но откуда я знаю, что это правда?
– Стойте рядом. Увидите, как я буду набирать.
Он откинул крючок.
– Тише. Маргарет в кухне. Ей это не понравится. Я вошел внутрь вслед за ним. Он выглядел еще более обеспокоенным.
– Телефон на прилавке, – прошептал он.
Когда мы прошли вглубь, раздался голос его жены:
– Кто там?
– Коммивояжер.
– Отошли его, ради Бога. Еще рано.
– Сейчас, – Энди указал на телефон и прошептал. – Я сам наберу.
Он набрал номер, передал мне трубку и встал рядом, скрестив руки на груди.
Телефон прозвонил раз, другой, и я услышал голос Локкена.
– Полиция.
Мне нужен был Белый Медведь. “Если тебе нужен твой убийца, – скажу я ему, – иди за ним. Он у себя на ферме, ездит на тракторе или чинит что-нибудь”.
– Тигарден? – удивленный голос Локкена. – Куда вас черт унес? Вы же должны были утром быть здесь. Что за ерунда?
– Что значит: я должен?
