слышать мычанья и похрюкивания, он ушел к себе в комнату. Двадцать минут спустя Табби с удивлением услышал крики, доносившиеся из спальни Кларка, – обычно они так далеко не заходили. Да и эти крики не походили на обычные, знакомые звуки скотного двора. Табби показалось, что он слышит отцовский плач.
Около двух часов Кларк и Беркли вновь вышли на кухню, где Табби с интересом читал повесть Лавкрафта, найденную в библиотеке. У Беркли под глазами расплылись большие черные пятна, волосы отца спутались, а рот искривила мрачная кривая улыбка.
Беркли отправилась прямиком к холодильнику, вынула из него бутылку 'Столичной', наполнила стакан, из которого пила утром, и бросила туда несколько кубиков льда.
– Кларк, – на всякий случай спросила она, – хочешь немного ирландского виски?
– Что еще я могу хотеть? – рявкнул он.
Она молча налила стакан.
Кларк выпил, скривился.
– Не морочь мне голову, – сказала Беркли.
– Назови две убедительные причины, почему мне не делать этого, – пробормотал Кларк.
Табби решил уйти – он подумал, что эти двое жалких людей даже не заметят его ухода. Когда он поднялся по лестнице в свою комнату, то сначала решил, что опять слышит плач отца, но, прислушавшись, понял, что тот кричит. Табби закрыл дверь и крепко заткнул уши. Когда вопли затихли, Табби поставил пластинку 'Доктор – внутри' Бена Сидрана и повернул регулятор громкости до упора.
К четырем Табби спустился на кухню за 'кока-колой'. Кларк и Беркли забыли закрыть холодильник и оставили открытой дверцу морозильной камеры. В раковине навалена гора грязных тарелок. Выпив колу, Табби включил горячую воду и начал мыть тарелки. Беркли заботилась о чистоте не больше, чем о готовке. Кларк же скорее бил посуду, чем мыл ее. Табби перемыл все, что стояло в раковине, вытер руки и отправился в библиотеку. Это была одна из четырех комнат с каминами. Табби обнаружил, что кто-то разжег огонь, используя для этой цели старые газеты; рядом с камином лежала еще одна куча старых газет, видимо для того, чтобы поддерживать быстро угасающий огонь. В пустой комнате работал телевизор. Табби ощутил запах жженой бумаги, виски, и его охватили какие-то печальные и горькие чувства. И за то время, что он стоял в пустой комнате, это чувство горечи стало таким же сильным и реально ощутимым, как запах отцовского ирландского виски.
На мгновение Табби показалось, что стены задрожали и по ним, словно по воде, прошла рябь. Ему показалось, что они все теснее обступают его… Табби отпрянул в угол, вспомнив, что произошло с ним в библиотеке.
Мужчина с глазами цвета чая поднимает ружье:
– Ты должен идти на Фэйри-хилл, парень, вместе с остальными.
Рот пересох, сердце громко стучало.
Если бы он не услышал голос изрыгающего ругательства отца, то, наверное, упал бы в обморок.
Табби пошел на голос отца и увидел Кларка, склонившегося около коричневых занавесок, висящих на окне, – он свирепо смотрел на сына. Кларк неуверенно держал стакан, наполненный до краев темной жидкостью. Волосы упали на лоб, он почти сливался с занавесками: казалось, еще немного, и его не различить. Перед лицом Кларка летало несколько мух. Потом Табби заметил Беркли Вудхауз, лежащую около дальней стены, – юбка задралась, волосы упали на лицо. Она тоже выглядела похожей на привидение – как будто русская водка наполовину растворила ее тело.
– Уходи, – сказал отец. Голос хриплый, осипший.
Табби вышел из комнаты и уселся на ступенях лестницы.
Он был слишком встревожен тем, что произошло с ним самим и отцом, чтобы решить, что же надо делать. Дважды за то время, что он сидел на лестнице, отец проходил на кухню за новой выпивкой. Из библиотеки доносился звук работающего телевизора вперемешку с пьяными громкими песнями Кларка. Камин в библиотеке задымил: Табби чувствовал едкий запах.
– Не моя вина, – услышал он голос Кларка.
До Табби донеслось сухое дыхание камина, и в первый раз он задал себе вопрос: 'Зачем отцу понадобилось разжигать его в теплый августовский день?'
Кларк бросил в огонь новую порцию газет; Табби услышал стон Беркли. 'Четыре Очага', казалось, заполнила ночь – с тенями, порожденными темнотой и пьяным сознанием. Табби был абсолютно уверен в том, что отец впал в то состояние, когда он уничтожит каждого, кто осмелится помешать ему или ослушаться. Табби вновь вернулся в комнату. Он надел наушники, закрыл глаза и поплыл вместе с музыкой.
Когда через час Табби вышел в холл, то почувствовал, что стало очень жарко – воздух стал сухим, словно в пустыне. Запах пепла и огня подымался к Табби с первого этажа.
Табби подошел к лестнице.
– Пап?
Пьяный, измученный голос донесся снизу – замедленный спиртным, но неутомимый. Табби услышал поскрипывание каминных заслонок в гостиной.
– Пап? Что происходит?
– Ух, – услышал он вздох Кларка. Громкие шаги приближались к подножию лестницы; появился отец, держащий за горлышко зеленую бутылку виски, руки и лицо перепачканы пеплом.
– Зажигаю огонь, вот что. Огонь в каминах 'Четырех Очагов', вот что. Чтобы опять согреть этот дом. Ты собираешься помогать?
– Как я могу помочь?
– Принеси дрова из сарая, и побольше. Беркли сожгла все газеты в этих чертовых каминах. Так что займись. Иди и принеси побольше дров.
– Тебе холодно?
– Нет, больше не холодно. Просто я думаю, что так надо.
Глаза Кларка остекленели – они походили на разрисованные кружочки. Серые полосы пепла на лице делали его еще более зловещим.
– Па, ты в порядке?
– Ты пойдешь за дровами или мне заставить тебя? – Лицо окаменело, кружочки глаз уставились на Табби.
Табби медленно спустился по лестнице и прошел мимо отца; он боялся посмотреть на него.
Прудент Монти Смитфилд каждую зиму покупал двенадцать кубометров дров, из них за зиму в 'Четырех Очагах' сжигалась в лучшем случае половина. Сейчас распиленные дрова лежали аккуратно сложенные под навесом около длинного забора. Не забыв прихватить веревку, что висела на крюке рядом с дверями, Табби пошел по высокой, густой траве. Он уловил запах дыма, поднял голову и увидел белые клубы, вившиеся вокруг труб на крыше. Превратившиеся в черные лохмотья обрывки газет, кружась, падали на землю.
Табби связал в охапку старые сухие поленья. Он с трудом дотащил дрова до двери и положил их сразу около входа.
– Отлично. – Лицо отца блестело от пота. – А теперь отнеси это в библиотеку и брось все в огонь.
– Все?
– Так нужно, Табби. – Кларк сделал пару глотков из бутылки.
Обхватив охапку двумя руками, Табби потащил дрова в библиотеку.
В комнате было жарко, как в сауне. Он открыл заслонки камина, опустил поленья на пол и, присев, принялся одно за другим подкидывать их в огонь. Языки пламени лизали дерево, а потом внезапно огненная красная рука утащила дрова в глубь камина. Огонь вспыхнул с такой силой, что Табби резко отшатнулся назад – в лицо ударил жар – и больно ударился спиной о медный край кофейного столика. Потирая спину, он встал.
Позади на диване лежала Беркли Вудхауз. Она стонала.
Табби почти забыл о том, что она находится в комнате. Беркли протягивала пустой, испачканный красной помадой стакан. Табби быстро подошел и вынул стакан из ее рук.
– Сообрази-ка мне еще один, дорогуша. Сделаешь? – Табби решил, что она приняла его за отца.
Но тут появился Кларк, и Беркли явно смутилась – значит, она знала, что это был Табби.
