Начальник Путятинского ГУВД Петр Петрович Налетов с утра наработался в саду и присел отдохнуть на скамье возле куртины георгинов. Заветное его местечко. Домочадцы в поисках Петра Петровича прежде всего кидались сюда.
Вчера Петр Петрович вынул из почтового ящика открытку, машинально отметив, что штемпеля нет, открытка доставлена не почтой, а кем-то из актива общества садоводов и цветоводов. На воскресенье назначена городская выставка цветов. Тов. Налетова П. П. приглашают принять участие. «Надеемся увидеть Ваши прекрасные георгины».
Они все еще надеются…
Петр Петрович знал, что его георгины и в самом деле прекрасны. Лучшие в городе. Да что там Путятин! Георгины Петра Петровича и на всесоюзной выставке взяли бы первый приз!
Но опять — как и в прошлом году, и в позапрошлом, и во все прежние годы — Петр Петрович оказался в полной растерянности. Разумеется, он — как и любой цветовод — рад бы увидеть торжество своих любимцев. Но… Служба обязывает! Не очень-то удобно начальнику городской милиции выставлять на обозрение публики свою фамилию в сочетании с цветами, пусть даже такими серьезными и строгими, как георгины. У фамилии начальника милиции должен быть только служебный смысл.
Еще одна причина ежегодных отказов Петра Петровича от участия в выставках составляла тайну, тщательно оберегаемую даже от домочадцев. Цветы на выставку надо принести срезанными. Только так. И значит, придется ради собственного тщеславия занести нож и срубить голову вот этому розовому — «Диадеме»! И снежно-белому — «Зимней сказке». И самому своему любимому — «Пламенному». Нет, никогда!..
Петр Петрович восхищался цветами, но букеты… Букеты он ненавидел. Наследственная черта. Славу налетовских георгинов начал создавать его отец, тоже служивший в милиции, но на должности совсем не боевой, начальником паспортного стола. Отец любил повторять: розами можно любоваться в вазе, георгинами — только в саду.
Вся путятинская милиция к увлечению Петра Петровича относилась одобрительно. Начальству положено иметь какую-нибудь слабость. Это облегчает жизнь коллектива.
«Но все-таки… Может, решиться наконец и выставить моих красавцев? — спросил себя Налетов и сразу же дал категорический ответ: — Нет! Пускай живут!..»
Ему казалось, что «Пламенные» сегодня особенно хороши. А Киселев еще смеет утверждать, будто этот цвет подходит только астрам. Нашел с чем сравнивать! Куда там щуплым астрам до высоких и статных георгинов!
— Петр Петрович! — послышалось от дома. — Вы где?
По дорожке, усыпанной толченым кирпичом, молодцевато вышагивал Егоров из областного управления. Судя по его загадочному лицу, с какими-то важными новостями.
— Красотища тут у вас! — восхитился Егоров и протянул руку к самому статному, самому гордому из «Пламенных».
Петр Петрович и ахнуть не успел. Гордая голова скатилась с плеч.
— А они, оказывается, не пахнут… — разочарованно произнес капитан Егоров, засовывая в петлицу спортивной куртки загубленный безвозвратно шедевр природы.
У Налетова вертелись на языке самые злые слова, но вслух он заговорил с провинциальным радушием:
— Давненько не виделись. Вы с дороги? Проголодались? А я как знал — еще не завтракал.
От завтрака Егоров не отказался.
— Я к вам ненадолго. Искал Фомина, но он куда-то запропал. — Егоров и не догадывался, какую жестокую рану нанес Петру Петровичу, держался, по обыкновению, уверенно, не пряча своего истинного отношения к районным детективам. — Надеюсь, Фомин в мое отсутствие не вышел за границы данных ему поручений?
— Фомин выехал в глубинку, — сообщил Налетов.
Ответ вполне точный и правдивый. Именно в глубинку и заслал сегодня Фомина Петр Петрович. В самую глушь, в лес, где Фомин сейчас наверняка всерьез занялся воспитанием своего слишком активного общественного помощника.
— Впрочем, он мне не так уж и нужен, — небрежно проронил Егоров. — Все вопросы я предпочитаю решать с вами.
Налетов старательно обходил взглядом алый цветок в петлице куртки Егорова.
— Я передам Фомину все ваши указания. Не вижу причин отстранять его от дела.
Егоров чуточку смутился.
— Нет, пусть занимается. Тем более что заниматься осталось недолго.
На террасе, выходящей в сад, их ожидал накрытый стол.
— Быстро у вас! — сказал Егоров.
— Семья работника милиции всегда в готовности номер один. — Петр Петрович подвинул гостю салат, сковородку с яичницей и собственноручно заварил чай.
Оказалось, Егоров прибыл в Путятин прямиком из энской исправительно-трудовой колонии. Уплетая яичницу, он подробно расписывал, как наконец вышел на эту колонию. Как туда добирался самолетами и поездами. Нарочно оттягивал самое главное — что удалось там разузнать.
«Умеет себя подать! — отметил Налетов. — Надо обратить внимание Фомина — пусть поучится, как это делают. А то принесет ценные сведения — и бух, валит прямиком…»
Если отбросить все несущественные детали, которым Егоров придавал многозначительность, новости оказались дельными.
В энской колонии отбывал свой срок много раз осужденный Левчук Григорий Анисимович по кличке Гриня.
Полгода назад туда же попал бывший осмотрщик вагонов со станции Путятин Сухарев Виталий Дмитриевич. Сухарева судили за хищение железнодорожных грузов. Он намечал себе вагон с чем-нибудь ценным и устраивал так, чтобы вагон из-за неисправности загоняли в тупик.
Гриня бежал из колонии за пять дней до той злополучной субботы, когда был ограблен путятинский универмаг.
Сухарев, вызванный на допрос, признался Егорову, что никакой дружбы с Гриней у него не было. Один только страх. Надо было чем-то откупаться. Другие заключенные платили дань Грине деньгами и продуктами. А Сухарев поведал ему про подвалы путятинского универмага.
Тайна старинных торговых рядов досталась Сухареву по чистой случайности. В Путятине его соседом по дому был одинокий старик. В биографию старика Сухарев не вникал. Вроде бы тот еще до революции служил приказчиком у какого-то купца. По версии Сухарева, старик открыл ему тайну в благодарность за доброе отношение: то хлеба ему купишь, то еще чего-нибудь.
Сначала Сухарев не принял всерьез стариковскую болтовню. А потом как-то зашел в овощной магазин, и его попросили подсобить с разгрузкой. Переносили в подвал коробки с болгарскими консервами. Лампочка светила еле-еле, однако Сухареву удалось разглядеть в дальнем конце за грудой разбитых ящиков и бочек что-то похожее на нишу.
Дальнейшие действия Сухарева были таковы. Он подрядился отремонтировать лесенку, ведущую из подсобки в подвал, и получил возможность обследовать нишу. Старик не врал. Нашлась дверца, и за ней ход с кирпичным сводом.
Покидая подвал, Сухарев аккуратно замаскировал нишу. Вот, собственно, и все. Егорову он поклялся, что никогда и не помышлял о крупной краже, будучи по природе робким жуликом, способным только на мелкие хищения из вагонов.
— Ничего себе робкий! — заметил Налетов. — Тащил самое дорогое, пломбы обратно навешивал — только опытный эксперт отличит от настоящих.
Конечно, Сухареву можно было в чем-то верить. И в чем-то нет. Старик, живший с ним по соседству, давно умер — уже не установишь, от него Сухарев узнал про подвалы или от кого-то другого, которого не хочет назвать. На умершего можно все свалить. А с тем, другим, Сухарев, вполне вероятно, готовил ограбление универмага.
