Секреты балтийского подплава

— к адмиралу Исакову?

Ответ, мне думается, прост: Томашевич и Исаков — друзья с гардемаринских времен, они вместе закончили в 17-м году Отдельные гардемаринские классы. Исаков, хоть и не оправился в 43-м году от тяжелого ранения и ампутации ноги, мог позвонить Сталину (чего, наверное, не мог сделать нарком Кузнецов).

Я думаю, что в этой истории принимал участие (или был её инициатором) вице-адмирал Ралль. Он окончил корпус в 12-м году и в 17-м был боевым офицером, старшим товарищем гардемаринам Исакову и Томашеничу. Ралль был категорически против попыток прорыва заграждения. За это Трибуц сместил Ралля с должности начальника штаба флота, но Трибуцу не удалось убрать Ралля подальше от Балтики. Ралль остался на Балтфлоте командующим эскадрой, и вся трагедия подплава разворачивалась на его глазах. В тот момент Ралль, Томашевич. Исаков, Верховский олицетворяли собою честь флота.

И сведения, которые Трибуц ('убийца'.— говорил о нем Грищенко) засекретил, всё же дошли до Сталина ('к сожалению, мы узнали об этом поздно',— пишет Кузнецов). Грищенко, по причине цензуры, не имел возможности сказать об этом ни словечка. Грищенко поместил в книге одну фразу- 'После доклада Верховского в Ставку оттуда последовал приказ прекратить выходы лодок в Финский залив'. Грищенко после войны вернули на лодки, и он очутился в подчинении у Орла. Грищенко видел всю травлю и 'гражданскую казнь' Маринеско, о чем позднее написал в своей книге: Маринеско 'был оболган людьми недостойными'.

Можно предположить, что Грищенко не очень хотелось служить в таком вот послевоенном флоте, в подчинении у Трибуца и Орла. Можно предположить, что Грищенко дали понять: дорога наверх, к адмиральским звездам. ему заказана. И Грищенко ушел (разумеется, с разрешения и по рекомендации начальства) в Академию, в адъюнктуру. Прирожденный боевой командир, он с тех пор бывал на действующем флоте как руководитель практики курсантов, как сотрудник научного института, как гость — герой минувших сражений.

Грищенко написал книгу 'Соль службы'.

В ней Грищенко, обходя запреты политической цензуры, сказал почти всё, что хотел сказать (будущие исследования нашей подцензурной литературы весьма обогатят герменевтику — науку толкования текстов). В его книге много истин, которые не устаревают: нужно уважать матроса, авторитет командира— авторитет ума, образования, личности, а не количества нашивок.

Одну из главных истин Грищенко выражает словами своего друга, отважного командира-подводника Исаака Кабо: 'Взаимная честность — основной закон дружбы, основной закон подвига'.

'...Мы ни черта бы не выиграли,— пишет Грищенко, — если бы не любовь к отечеству, которая питала наше бесстрашие, нашу боевую дружбу и нашу способность приходить из боев сильными, даже когда бои изнуряли нас нещадно и крепко. Силой любви держится человек даже в невероятно трудных обстоятельствах. Эта книга о ратном труде подводников в годы Великой Отечественной войны предполагает доказать единственно важную для автора мысль. Повторю се еще рая: нас держала в войну сила любви к Родине. Другой задачи в этом повествовании у меня не было'. Из традиционной формулы 'за веру, царя...' Грищенко исключает идеологию и правящий режим.

В те годы требовалось прямое мужество, чтобы не писать о любви к коммунистической партии (даже в Корабельном уставе записано было, что командир корабля в первую очередь отвечает перед партией, а затем уже перед правительством...).

Читая книгу, чувствуешь, что Грищенко сравнивает свою судьбу с судьбой своего друга

Маринеско. Те же начальники отшвырнули и его представление на Героя. Удалили его с подводного флота.

Грищенко приводит в книге любимые стихи уже неизлечимо больного Маринеско,— видимо, и Грищенко находил в них утешение. 'Ты обойден наградой. Позабудь. Дни вереницей мчатся. Позабудь. Неверен ветер вечной книги жизни: мог и не той страницей шевельнуть...' Название книги 'Соль службы' объяснятся в с. 230-й, где речь о горькой судьбе Маринеско: 'Да, как никто другой, он вкусил соли нашей службы. И, как никто другой, оставался верен себе'.

Петр Грищенко тоже вкусил этой соли. И остался верен себе.

Звучат (наряду с адмиральской бранью в мой адрес) и вкрадчивые голоса: 'к чему ворошить прошедшее? кому это нужно? о мертвых либо хорошо, либо ничего...' — я в таких случаях отвечаю: Гитлер тоже умер. Ложь и насилие не могут друг без дружки.

История, как мальчик в сказке, называет вещи их именами.

Поколения наших моряков не знали имени капитана 1 ранга царского флота Л. М. Щастного.

В Ледовом походе в 1918 году начальник Морских сил Щастный (кажется, вопреки желанию молодого советского правительства) спас для России Балтийский флот — 6 линкоров, 5 крейсеров, 60 больших и малых миноносцев, 12 подводных лодок и еще полторы сотни вымпелов. Многие из этих кораблей составили ядро того Балтфлота, который через 23 года принял удар фашистской Германии. Но окончании Ледового похода Щастного 'судили' и казнили — по указанию Троцкого, Щастный много знал. При аресте у него изъяли телеграммы Троцкого о 'возможной необходимости' уничтожить весь флот, а также документы из секретной переписки пред. совнаркома Ульянова (Ленина) с германским опративным штабом (см.: Звягинцев В., помощник начальника Управления военных трибуналов. Первый смертный приговор. Он был вынесен человеку, спасшему Балтфлот.— 'Известия', 1990, 26 окт.).

Так, в мае 18-го года определилось в нашем флоте противостояние, живущее и по сей день. противостояние чести — служения Отечеству, и бесчестия — служения 'политическим соображениям'. История освещает наш день. Если, к примеру, нам ведомы дела Трибуца, то мы видим цену тем адмиралам из нынешних, для которых Трибуц — знамя и гордость.

Часть двенадцатая

Один из читателей 'Вечернего Петербурга' (я благодарю читателей 'Вечёрки', моряков и не моряков, за поддержку этого моего труда), моряк, бывший командир соединения подводных лодок, говорит в письме ко мне: '...восхищен Вашей дерзостью поднять пласт событий, которые многие не хотели бы трогать. Признаюсь, не все оценки событий и лиц мною приняты однозначно, но, в основном, я с ними согласен...'.

Нет во мне дерзости. Мой читатель знает, что я в принципе не занимаюсь историей военного флота. Но коли наши флотские историки молчат, то — 'аз, неразумный...'.

Гордость наша — история побед. Но с течением времени всё тяжелее задумываешься...

История Балтийского подплава в войне — история его гибели. 47 погибших подводных лодок. И каждая (а 47 — это лишь по сегодняшним данным) набита была живым народом в робах и ватниках. Каждая имела возможность нанести тяжелый урон врагу -

Грищенко ('Схватка под водой', с. 193) приводит слова фашистского командира подводной лодки о положении дел в гитлеровском подплаве: 'как правило, после восьмого или девятого выхода лодка не возвращается — погибает'. Наша литература не дает возможностей для статистики. Очень немногие Балтийские лодки (большие) сделали за всю войну 5 и более боевых походов. Из 4 уцелевших к концу войны 'малюток' — 'М-90' сделала 6 выходов, и 'М-102' — 10 боевых выходов ('малютки' имели автономность 10 суток, и в дальние рейды их не посылали).

Большая часть Балтийских лодок погибла в первом или втором походе.

В 41-м году из 53 лодок, бывших в строю на Балтике, погибли 27.

В 41-м году Балтийские подводные лодки потопили 3 транспорта противника (ДоценкоВ.Д. 'Флот. Война. Победа...', с. 99).

Трибуц, бравый командующий (награжденный от Кремля всеми высшими флотоводческими орденами), бросил в Таллинском переходе на растерзание немецкой авиации все свои беззащитные транспорты, числом более 40, на которых плыли дивизии, и немецкая авиация их сожгла и утопила. Для немцев потеря 3 транспортов была, наверное, не очень чувствительна. Немцы в 41-м году имели на Балтике