– Нет, ты замужем. Между нами должна быть солидарность, раз ты носишь мое имя. Если тебе не жаль своей репутации, то пожалей хоть мою, которая пострадает еще больше.
– Выходит, я не свободна!
– Да, никто не свободен в обществе, ибо судьба твоих ближних неразрывно связана с твоей судьбой! Послушай, если бы ты узнала, что я ужинаю исключительно в дамском обществе, как бы ты к этому отнеслась?
Но она все же заявляет, что считает себя свободной в своих действиях и, защищая эту свободу любой ценой, готова опорочить мою репутацию, ибо свободна вести себя как ей вздумается. Что за дикое существо, понимающее эту самую свободу исключительно как право на деспотизм, как право топтать честь и счастье других!
Не успели мы перестать ссориться, рыдать и устраивать друг другу истерики по этому поводу, неожиданно возникла новая история, встревожившая меня еще более, ибо я не очень-то сведущ в тайнах сексуальной жизни, и всякие аномалии в этой области пугают меня и кажутся зловещими, как и все, что трудно сразу осмыслить.
Итак, однажды вечером, когда служанка в соседней с моей комнате стелила постель Марии, до меня донеслись приглушенные выкрики, сдавленный смех и какие-то смутные восклицания, как бывает, когда кто-то кого-то щекочет. На меня эти звуки произвели неприятное впечатление, и, поддавшись безотчетному порыву, который я не могу объяснить, но который мог завершиться только взрывом бешенства, я резко распахнул приоткрытую дверь и увидел Марию, которая обнимала служанку, видно, желая ее поцеловать.
– Что вы тут делаете, несчастные! – воскликнул я.
– Я играю со служанкой, – с вызовом ответила Мария. – Тебя это не касается!
– Нет, касается, и даже очень. Пусть она уйдет!
Когда мы оказались вдвоем, я объяснил ей всю странность ее поведения.
В ответ она стала поносить мое «пакостное воображение» и, как уже не единожды прежде, назвала меня развращенным циником, который во всем видит одну только грязь.
И я лишний раз убедился, сколь опасно уличать женщину. Мария выплеснула мне на голову целый горшок оскорблений.
Поскольку мы стали обсуждать все эти темы, я ей напомнил, что когда-то она сама призналась мне в безумной любви к своей кузине, красавице Матильде, и на это она ответила, как мне показалось, со всей искренностью, что сама была удивлена этому чувству, нимало не подозревая прежде, что женщина может так страстно влюбиться в другую женщину.
Это наивное признание Марии несколько успокоило меня, но я тут же вспомнил, как Мария в доме моего зятя, в присутствии множества людей, призналась, что испытывает к своей кузине чисто любовное влечение, и ничуть не смутилась, ибо не сознавала тогда, что такое чувство противоестественно.
Короче говоря, тут мне стало как-то не по себе, и я, выбирая самые мягкие выражения, посоветовал ей воздержаться от отношений такого рода, вначале, быть может, невинных, но могущих привести к труднооценимым последствиям.
Она же, вопреки всякой логике, назвала меня идиотом, – ей вообще было свойственно считать меня человеком невежественным, – и в конце концов заявила, что я просто-напросто лжец.
К чему было объяснять ей, что за такого рода поступки уголовный кодекс предусматривает наказание в виде каторжных работ, к чему было убеждать ее в том, что ежели женщина касается груди другой женщины, то этим она возбуждает ее, а значит, такие действия, как о том пишут в медицинских книгах, считаются порочными. Да ни к чему! В этих разговорах не было проку.
Так или иначе, развратником всегда оказывался я, ибо кому, как не мне, были известны все тайные пороки, а Мария упорно продолжала играть в свои невинные игры.
Настоящая дьяволица, хоть она сама и не осознавала этого, и ее, конечно, следовало бы изолировать, но не в тюрьме, а в специальном заведении, где перевоспитывают женщин.
В конце весны у нас в доме появилась новая подруга Марии. Актриса лет тридцати, законченная бездельница, которой тоже грозило увольнение из театра, она оказалась товарищем Марии по несчастью и поэтому была достойна всяческой жалости. Я отнесся к ней с сочувствием, когда узнал, что ее, красавицу, которую все прежде прославляли, теперь собирались выгнать по той только причине, что дирекции театра надо было освободить место для дочери знаменитой трагической актрисы. Триумф победителя, как известно, требует истребления побежденных.
Тем не менее особа эта была мне несимпатична, потому что напоминала хищницу, выслеживающую дичь, и я заметил, что она пытается мне льстить, производить на меня впечатление, чтобы обмануть меня, догадываясь, видимо, о проницательности моих глаз. Время от времени происходили сцены ревности между старой и новой подругами, и они передо мной оговаривали друг дружку, как только могли, но я не прислушивался к их словам.
В конце лета выяснилось, что Мария снова забеременела, роды надо было ожидать в феврале. Известие это потрясло меня как гром среди ясного неба, и теперь мне надо было мчаться вперед на всех
парусах, чтобы до указанного срока осуществить все свои начинания.
В ноябре вышел из печати мой роман и имел шумный успех. Он принес нам много денег, мы были спасены!
Наконец я чего-то достиг, пробился, вырвался из толпы, стал -мастером, и я смог вздохнуть, впервые после года, да куда там, после многих лет несчастий и отчаяния. Мы ожидали рождения ребенка с радостной надеждой, мы нарекли его еще до того, как он появился на свет, а на рождество накупили ему подарков. Мы хвастались этим бестелесным младенцем, и друзья наши частенько спрашивали, как поживает рutte [22], словно он уже существовал.
Лично я был уже пресыщен славой и поэтому решил реабилитировать актерскую репутацию Марии и спасти ее карьеру. С этой целью я взялся писать для Королевского театра четырехактную пьесу, поставив в центре весьма привлекательный женский образ, чтобы снова завоевать для Марии симпатии публики. И я сумел все так организовать, что ко дню родов пьеса была принята к постановке и главная роль обещана Марии.
Казалось, все шло к лучшему в этом лучшем из миров, и после рождения ребенка у меня снова возобновились отношения с моими родственниками.
Настала счастливая, светлая пора моей жизни, в доме теперь всегда был не только хлеб, но и вино, молодая мать, окруженная любовью и почетом, буквально оживала на глазах, ее уже несколько приувядшая красота снова пышно расцвела, а чувство вины, которое она испытывала перед умершим ребенком, заставляло ее с особенным вниманием относиться к новорожденному.
Когда наступило лето, я уже получил право попросить отпуск на несколько месяцев и решил провести его вместе со своей семьей вдали от цивилизации, на зеленом дальнем островке шхер.
Как раз в это время плоды моих научных занятий посыпались на меня как из рога изобилия. Мой трактат удостоился исключительной чести быть прочитанным в Академии в присутствии многих академиков. Меня избрали членом всевозможных иностранных научных обществ, и я был награжден медалью Русского императорского географического общества.
В тридцать лет я достиг заметного положения и в литературе и в науке, передо мной открывалось блестящее будущее, и я был счастлив, что мог сложить все эти трофеи к ногам Марии, которая, однако, не столько радовалась моим успехам, сколько обижалась на меня за то, что я нарушил равновесие между нами. Поэтому я старался вести себя как можно скромнее, чтобы избавить ее от унижения быть женой человека, стоящего значительно выше нее. Как великан, я разрешил ей играть со своей бородой, и она сразу же начала злоупотреблять своей властью, унижая меня перед прислугой, перед друзьями дома, а особенно перед своими подругами. Она стремилась как можно больше раздуться за счет моего воздуха, и чем больше я сгибался перед ней, тем больше она топтала меня. Я поддерживал в ней иллюзию, что это ей я обязан своей славой, о которой она либо не подозревала вовсе, либо делала вид, что презирает ее, и мне доставляло истинное наслаждение изображать себя ниже нее, мне нравилась роль забитого мужа одаренной прелестной женщины, так что в конце концов она начала верить в свою гениальность. То же самое происходило и в нашей повседневной жизни. Будучи очень хорошим пловцом, я научил Марию
