соблазном шантажировать своего мужа. Впрочем, такого типа выходки были широко распространены в актерском полусвете.
Как обычно, гнев провинившихся обрушился на меня, но я все же посоветовал Марии прекратить отношения с этой опасной авантюристкой.
Час от часу не легче! Однажды моя жена, разыгрывая на этот раз роль исполненной милосердия покорной супруги, стала униженно просить у меня разрешения проводить подругу, эту «бедную девочку», к старому приятелю ее покойного отца, у которого та намеревалась одолжить немного денег. Эта просьба показалась мне настолько странной, что я сразу углядел в ней зловещую ловушку, тем более что подруга жены пользовалась дурной репутацией и, по слухам, не раз вступала в связь со стариками, поэтому я, охваченный ужасом, умолял Марию во имя ее невинного ребенка опомниться и развеять дурман, чтобы не свалиться в пропасть, но в ответ услышал все те же обвинения в «пакостном воображении». Воистину час от часу не легче!
Во время завтрака, который устроила эта подруга, надеясь вынудить одного знаменитого актера сделать ей предложение, мне был преподнесен еще один сюрприз, который окончательно пробудил меня от летаргии.
Пили много шампанского, как обычно, и все дамы были уже навеселе. Мария расположилась в кресле, а ее подруга уселась к ней на колени, и они все время целовались.
Заметив это, один из присутствуюших актеров, словно найдя подтверждение уже высказанному кем-то наблюдению, указал своему товарищу на нежничающих женщин и воскликнул:
– Вот так пассаж! Не угодно ли!
Вне всякого сомнения, он намекал на сплетни, порочащие этих дам, и его восклицание прозвучало двумысленно.
Увы, что поделаешь!
Когда мы вернулись домой, я снова стал умолять Марию вести себя попристойнее и ради своего ребенка избегать поступков, которые могут очернить ее репутацию. В ответ она, нисколько не таясь, призналась, что ей доставляет большое удовольствие глядеть на красивых девушек, ласкать их, что она ведет себя так не только с этой подругой, но и с другими актрисами в их гримировальных комнатах и что не намерена отказываться от своих забав, поскольку они вполне невинны и приобретают гнусный сладострастный оттенок лишь в моем «пакостном воображении».
Никакими силами ее не удавалось переубедить! И я подумал, что только новая беременность сможет пробудить в ней дремлющие материнские инстинкты. Когда же это наконец случилось, Марию охватила бешеная ярость, но обстоятельства волей-неволей возвратили ее на несколько месяцев в дом, к семейному очагу.
Однако после родов она сразу же пускается во все тяжкие. То ли страх перед последствиями порочных склонностей заставляет ее снова рядиться в одежду кокетки, то ли в ней опять вспыхивают женские инстинкты, но в этот период она начинает буквально преследовать мужчин, да так откровенно, что у меня это даже не вызывает серьезной ревности.
Не чувствуя больше никаких обязательств, изнывая от безделья, вся во власти своих капризов, она превращается в настоящего деспота и ведет со мной войну, как говорится, не на жизнь, а на смерть.
Она пытается, например, доказать мне, что иметь трех служанок дешевле, чем двух, и тогда я, будучи не в силах спорить с этой сумасшедшей, беру ее за руку и попросту выставляю за дверь.
Она поклялась отомстить мне за это и тут же, несмотря на мой запрет, наняла третью служанку, в результате чего хозяйство наше совсем разладилось. Служанки целый день ссорились между собой, ходили захмелевшие от огромного количества выпитого пива и за наш счет кормили на убой своих любовников.
И, словно в завершение моего супружеского счастья, одна из наших дочерей заболела, и тогда у нас оказалось уже не три, а пять прислуг, не считая двух постоянно приходящих докторов, й наш ежемесячный дефицит исчислялся теперь суммой в 500 франков. Я работал как вол, чтобы его покрыть, и мои нервы постепенно начали сдавать.
О, как она мучила меня вечными попреками, что я растратил ее приданое, существовавшее только в ее воображении! При этом она заставила меня ежемесячно выплачивать содержание своей тетке в Копенгагене, также обвинившей меня в растрате ее состояния, ссылаясь – в это трудно поверить – на устное распоряжение матери Матильды, которая будто бы велела Марии поровну разделить все доставшиеся ей деньги с копенгагенской теткой. Получить в наследство эту бездельницу, женщину никчемную, но имеющую большие аппетиты, было для меня совершенной неожиданностью, тем более что все эти якобы растраченные мной деньги в природе не существовали и были лишь миражем. Тем не менее я согласился, и даже более того, дал себя уговорить подписать долговое обязательство для старой подруги Марии, той таинственной авантюристки номер один. Я вообще на все соглашался, потому что обожаемая женщина решила теперь продавать мне свою любовь, а за ее объятья я был готов признать себя виновным и в том, что растратил не только ее состояние, но и состояние тетки, и в том, что, женившись на ней, погубил ее артистическую карьеру, и в том, наконец, что разрушил ее здоровье.
С этого времени в наш брак вошла узаконенная проституция.
Поскольку я во всем признаюсь и со всем соглашаюсь, она создает легенду о моих преступлениях, которую впоследствии подхватит желтая пресса, а пока эту легенду распространяют, перемывая мне косточки, все ее подруги, которых я в свое время выставил за дверь.
Мария стала одержима безумным желанием меня разорить, в течение одного года я ей вручил 12 тысяч франков на ведение хозяйства, но этого оказалось мало, и мне пришлось брать авансы у издателей, когда же я жаловался на слишком большие расходы, она мне отвечала:
– Не надо было делать столько детей! Ты вверг свою жену в нищету! Как я могла пожертвовать своим прекрасным положением в театре ради такого ничтожества, как ты!
На что я ей отвечал:
– Моя дорогая, когда ты была баронессой, твой муж давал тебе всего две тысячи франков в год, да к тому же делал долги! А теперь ты получаешь в шесть раз больше и все недовольна!
Она отмалчивалась, но морила меня голодом, так что уже к вечеру я был готов согласиться с тем, что 2 тысячи франков в шесть раз больше 12 тысяч, и признать, что я жалкая тварь, скупердяй, этакий «Милый друг» Мопассана, который добился успеха исключительно стараниями своей обожаемой жены, причем обожаемой только в ночной рубашке!
Чтобы выпустить скопившуюся желчь, Мария решила сочинить роман и вывести в нем женщину- рабыню, которую эксплуатирует преступный мужчина. Она уже написала первую главу. А из всех моих произведений встает ее образ – прекрасной, нежной, юной мадонны с белокурыми волосами, маленькой мамы, я воспеваю ее, создаю бессмертную легенду об этой чудо-женщине, которая по божьей милости вошла в мучительную жизнь поэта. Благодаря моим стараниям она, достойная лишь проклятий, пользуется незаслуженной славой и отмечена всеми критиками, которые не устают восхвалять доброго гения печального романиста.
И чем больше я страдаю от порочности этой менады [24], тем больше я стараюсь позолотить нимб вокруг головы святой Марии, чем больше действительность принижает меня, тем выше я возношу образ любимой. О, любовь!
Иногда мне казалось, что ненависть этой женщины ко мне такова, что она хотела бы избавиться от меня, чтобы начать свою жизнь в третий раз. Иногда я даже подозревал, что у нее появился любовник, потому что замечал в выражении ее лица какие-то незнакомые мне отсветы, и мои подозрения лишь усиливались от холодности, с которой она принимала мои ласки.
Внезапно в наш брак ворвалась ревность уже всерьез, и с этого момента для меня широко распахнулись ворота ада.
Однажды она объявила, что заболела. Болезнь эта была какой-то неопределенной и в конце концов сосредоточилась на спине, то ли в позвоночном столбе, то ли в почках, точно определить это было трудно.
Позвали нашего детского доктора, моего старого товарища по университету. Он обнаружил ревматические узлы на спинных мышцах и прописал массаж. Я, естественно, не возражал, поскольку болезнь была обнаружена, и Мария начала ежедневно ходить на массаж. Так как я был очень занят своей работой и мало сведущ в такого рода делах, я не обращал никакого внимания на ход лечения, но все же
